Сейчас я сижу и думаю, что все, что было, было какой-то нереальной сказкой которую мой мозг придумал для себя, чтобы хоть как-то забыться от проблем, которые окружают меня в этом пыльном городе…

Это было всего лишь неделю, хотя нет, для нас это была не неделя, а один миг, так быстро растаявший и уже никогда неповторимый…

Все мы встретились случайно, совершенно не подозревая, что те минуты, которые мы провели вместе, врежутся в память так надолго и будут постоянно, словно маленький червячок напоминать о себе...

Это было НАШЕ лето так внезапно уложившееся в одну неделю...
Встретившись однажды мы потерялись во взглядах друг друга и остались там....

Каждый вечер парни приезжали, чтобы обнять и согреть нас от холодных августовских ночей, мы дрожали вовсе не от холода, а от переполнявшего нас ощущения счастья, наверное только звезды могли понять нас в этот миг, так ласково закрывающие нас от людских глаз...

Мы могли просто молчать, просто молчать, не думая ни о чем, не произнося не слова, мы понимали друг друга молча...

Мы сидели и каждый был грустный от того, что скоро нам придется расстаться, мы понимали, что такова жизнь...и что не бывает лета без разлук...мысленно мы все страдали от этого, но ничего не могли с этим поделать, ведь у того, кто счастлив время бежит безжалостно с бешенной скоростью...

Когда на танцевальной площадке мы все вместе кружились в танце, я обнимала ЕГО и не замечала никого вокруг, завистливые глаза девушек обнимали и убивали нас взглядами. Они кружились вокруг нас, словно акулы, готовые в любой момент разорвать нас на части, но нам было все равно, мы были вместе вчетвером, люди кругом танцевали быстрые танцы, а у нас был всегда медленный, он звучал у нас в сердцах...

Он не выпускал мою руку ни на секунду, будто боясь, что я исчезну, а я держалась за него словно за спасательный круг... Кто-то подходил, здоровался с ним, но им все равно было не понять, как хорошо нам было в те дни... Они все думали, что это мимолетные глупости, но мы-то знали, что это было...

Посиделки у бани всю ночь, звездное покрывало, поцелуи и запах яблок - все смешалось вместе и напоминало какую-то картину, написанную жизнью...

Закат горел на горизонте, а мы вдвоем с сестрой ждали своих принцев. Ждали и думали, что этот вечер будет еще лучше предыдущего. Когда вдалеке показывался ослепительный свет от фары мотоцикла, мы буквально ликовали, ни чуть не скрывали своей радости!

Нам дана была неделя... Не знаю, откуда она взялась, но она была, и что-то повернула в нас всех за это короткое время. Это было наше время, которое ушло в прошлое и никто этого уже не отнимет у нашей памяти.

Сейчас мы все в разлуке, мы ничего не обещали друг другу, почти никак не попрощались, потому что знали, что все это сказка, рассказанная кем-то свыше... Но, я думаю, что каждый из нас помнит те несколько дней из лета, которые вырвали нас из привычного ритма жизни!!!! Помнит и не забудет никогда!!!!!

Она долго шла, сама не зная куда... Она всё шла и шла... Ей казалось, что всё вокруг померкло... Она не замечала никого вокруг... Она думала о нём... Она любила его... Не могла забыть..

Он уехал... Она осталась... Она знала, что ей нужно смириться... Забыть... Но у неё не получалось... Она ждала чуда... Ей казалось, что оно произойдёт... Когда-нибудь, не скоро, но обязательно произойдёт... И боялась, что когда это чудо, наконец, произойдёт - она не увидит его, не почувствует... Больше всего на свете она этого боялась... Она была слепа... Иногда ей казалось, что он рядом... И тогда она изо всех сил пыталась вглядеться во тьму... Бывало на несколько секунд зрение возвращалось к ней... Она видела небо, свет... Но... вскоре всё исчезало так же внезапно, как и появлялось... Ей давно нужно было смириться с этим, но она не могла себе этого позволить... Она любила его... любила как никого в жизни... Она надеялась на то, что он тоже не забыл её... любит... Но в тоже время она думала, что у него там уже есть семья... Дети... Да, и, скорее всего это так и было... Ведь он уже был не маленьким мальчиком.

Она вспоминала моменты их первых встреч... Тогда на Байкале... Ещё в первый раз... Как им было весело... И позже... Всё там же на Байкале... Тогда она была счастлива с ним... Ей казалось, что это никогда не кончится... Но... увы... Она была не права... Её счастью пришёл конец... Боже... Как она тогда убивалась... Но знала, что нужно смириться... Смириться ради него... Она это сделала... Они остались друзьями... Но... Она продолжала мечтать о нём... Тихо... нежно... ей никто другой не нужен был... Она не знала: была ли у него девушка... наверное, была... он такой красивый... нежный... ласковый.

Ей было трудно об этом думать... Слёзы капали из её глаз... Она чувствовала на себе взгляды прохожих... Но ей было безразлично до того, что о ней думают... Ей хотелось уйти далеко-далеко... Чтобы никого не было рядом... И тут она услышала знакомый голос... Это была её подруга... Она нашла её... Сашка что-то говорила о том, что ей нельзя уходить одной... Но ей было всё равно... Она надеялась на чудо, а оно должно было произойти в этом месте... Она точно это знала... Знала и всё... Сама, не понимая, откуда... Об этом ей всё время твердил её внутренний голос... Он говорил, что ей нужно сюда идти... Что-то притягивало её к этому месту когда-то они встретились тут в один дождливый день... Это был последний раз, когда она его видела... Утром, после их встречи, когда она проснулась - его уже не было рядом... Рядом лежала жёлтая роза... Это был признак разлуки... Она знала, что это конец... Ей не хотелось в это верить... Но нужно было... Тогда она оделась, села в машину и долго ехала... сама не зная куда... Просто ехала... ехала... Когда она очнулась - было уже темно... Но и в сумерках она поняла, что приехала на место их первой встречи... На Байкал... Ей было так тяжело... На сердце как будто был огромный камень... Но она не плакала она не могла даже плакать...

И тут она увидела на берегу костёр... Около него сидели дети... Примерно лет по 16-17... Невольно она подошла к ним и села рядом... Не говоря ни слова... Они не понимали что происходит... Но ей было даже лучше от этого... Через некоторое время они познакомились с ней... И ей впервые за этот день стало чуть-чуть легче... Они спрашивали её о многом, но она молчала... Ей было больно говорить... Внезапно пошёл дождь... Кто-то накрыл её курткой... Но ей было всё равно... Ведь рядом не было его... Она опять как будто упала в пропасть... Впала в такое состояние, в котором никого не замечала и не слышала ничего... Очнулась от того, что ей стало холодно... Она поняла, что вся промокла... Костёр уже погас... Да и не мудрено от такого ливня то... Она села в свою машину... Ей было холодно... Она насквозь вымокла... Ей казалось что у неё жар, но она пыталась не обращать на это внимания... Повернув ключ она поехала обратно... Ей было страшно... На улице бушевала страшная гроза... Но страшно было не из-за грозы... А от того, что она его больше не увидит... Она долго ехала... Остановилась в каком-то лесу чтобы достать из багажника таблетки... У неё был жар... Вышла из машины сделала несколько шагов и всё поплыло у неё перед глазами... Она потеряла сознание. История про них...

Очнулась лёжа на кровати... Перед глазами была темнота... Она ничего не видела... Ей казалось, что её глаза закрыты, но нет... Она потеряла зрение... Рядом была Сашка, рассказывала, что она сильно заболела и это заболевание дало осложнения на зрение... Врачи говорили, что только чудо может вернуть ей зрение... Но ей было всё равно... Она потеряла его... Его не было рядом.

Поэтому она и ходила сюда... Она ждала чуда... Но не того, которое должно было вернуть ей зрение... А того, которое должно было вернуть ей его... Она почувствовала, что сейчас пойдёт дождь... И сняла всё те же свои любимые чёрные очки в тёмно-зелёной оправе... Под дождём её зрение просыпалось... Дождь пошёл... Кто-то дал ей в руку зонт... Наверное, это была Саша... Но ей не хотелось стоять под ним... Она его закрыла... Она плохо видела... Всего лишь очертания, но видела... Ей было хорошо... Она жадно глотала капли дождя... Они были такими крупными, что некоторые из них больно били её по лицу... Но она терпела... Этому её научило время... Оглянувшись вокруг она поняла, что за ней с любопытством наблюдают прохожие... Они стояли и смотрели на неё... Но она уже привыкла к этому... Ей было всё равно... Она думала о нём... Она любила его... Ждала... Считала время... Разбив вечность на годы... Годы на месяца... Месяца на недели... Недели на дни... Дни на часы... Часы на минуты... Минуты на секунды... А секунды на мгновения... Но всё равно время летело очень долго... Иногда ей даже казалось, что всё вокруг замирает... Мгновения длились так долго... Очень долго... Вдруг она почувствовала что-то, что заставило её вздрогнуть... И дождь как назло кончился... Она опять не видела...

Ей показалось что кто-то на неё смотрит... Тогда она спросила: "Саша?"... Но Сашка ответила совсем с другой стороны... А она точно знала, что на неё смотрят именно оттуда, куда она пыталась всмотреться, но как на зло видела только темноту... Она смотрела... А на неё смотрели в ответ... Это было похоже на игру... Сначала было смешно... Она впервые за эти годы даже улыбнулась... Но потом у неё кольнуло в груди... Так сильно, что она не смогла устоять на ногах... И начала падать... Её кто-то поймал... Она не знала кто это, но точно знала, что чувствовала уже где-то эти нежные руки... Её аккуратно поставили на ноги, поддерживая за талию... Это происходило без единого слова... Она не понимала, что происходит... Ей было так хорошо и в то же время ей было страшно... Она путалась в чувствах... Она не понимала, что с ней происходит... И вдруг почувствовала что-то теплое у себя на щеке несколько мгновений спустя она поняла, что это были чьи-то губы... Она не знала кто - он, но точно знала, что это она чувствует не впервые... она не могла понять и вспомнить когда и при каких обстоятельствах она уже это ощущала... Но ей было хорошо... И тут она услышала голос... Боже... Какой это был голос... Она слышала такой голос только один раз в своей жизни... Она знала что этого не может быть... Она не верила всему происходящему... Она сомневалась. Этот нежнейший голос сказал: "Я знал, что ты ждала... Я тоже ждал...". И тогда она подумала, что это СОН и ей захотелось открыть глаза... И она это сделала... Что-то яркое резануло её по глазам... Ей было так больно, что снова хотелось закрыть их... Но она боялась... Боялась не увидеть больше этой яркой вспышки... Она так боялась темноты... Но всё же она это сделала... История про них...

Она несколько раз моргнула и в следующее мгновение она увидела перед собой поразительнейшую картину... Увиденное поразило её до глубины души... Солнце ярко светило в глаза... Она почему-то была не в своей любимой мягкой кровати, сделанной на заказ и похожей на цветочек лаванды... Она стояла на старой набережной... А рядом стоял он... О... это было так больно... Ей казалось, что это не наяву и что она опять потеряла сознание... Больно было от того, что это всё не правда... Что этого не может быть... Но... вдруг он поднял её на руки... Она ощутила его прикосновения... И здесь она окончательно поняла, что это ПРАВДА... Она была готова умереть от счастья... Это был ОН... Тот, кого она любила и ждала эти годы... Тот, который был её эллином... Его красивые глаза... Она не могла от них оторваться... это было чудо... она верила в него... надеялась... ждала... и дождалась... она была счастлива

Они шли долго-долго... казалось ничто не может их больше разлучить... и только через несколько часов она поняла, что к ней вернулось зрение... Она снова видела... Они шли молча... ни ОН, ни ОНА не решались сказать даже одного слова... Им было хорошо вдвоём... Каждый из них знал, что больше они не расстанутся никогда в жизни...

«Бусичка» был ее начальником. Неделю назад Маша устроилась в эту фирму по протекции знакомой отца. Работа была удаленной, и зарплата за выполненные заказы осуществлялась через систему Интернет-платежей. Но начальник захотел почему-то встретиться с нею лично. Почему? Возможно, потому, что был «ошеломлен ее неимоверной красотой» (Маше больше всего нравилась эта версия), увидав ее фото. Он попросил выслать фото, и Маша, не раздумывая, выслала. Кто знает, возможно, намечалась работа в офисе, и начальник подбирал штат, руководствуясь соображениями «презентабельного вида» сотрудников (сотрудниц)?

Он попросил встретиться для «более точного составления портрета претендентки», и это тоже не показалось Маше чем-то предосудительным. В общем, встретились. Во внешнем виде начальника не было ничего из того, что, по мнению писателей любовных романов или режиссеров, снимающих мелодраматические сериалы, должно вызывать «трепет» у представительниц прекрасной половины человечества. На вид ему было лет 26-28. Походил он на студента какого-нибудь гуманитарного факультета. Невысокого роста, в очках на бледном лице. Узкие плечи, некоторая худоба. Футболка, джинсы и кроссовки, в которых начальник явился на встречу, дополняли портрет «вчерашнего студента».

- Добрый день. Юра, - начальник протянул ладонь для рукопожатия.

Услышав его голос, Маша втрескалась… Иногда смотришь на какого-нибудь «мачоса» и диву даешься – и деньги при нем, и машина навороченная, мускулист, как орангутанг, и красив, как Орнела Мути мужского рода. А не везет с женским полом! Не получается привлечь, что называется. А на другого взглянешь – зацепиться не за что! И росточку небольшого, и очки на носу кругленькие, и говорит голосом тихим, и одет, как американский турист. А женщин вокруг крутится – полно!

И злятся перекачанные «мачосы», не в силах разгадать тайну из тайн женского предпочтения. Почему так? Почему – с этим? Кто знает? Есть, мне кажется какая-то внутренняя сексуальность, какой-то магнит под кожей у подобного рода людей. Взгляните на Микки Рурка в некоторых ролях. Особенно мне запомнился он в «Сердце ангела». Волосы – зализанно-жирно-грязные, колени джинсов вытянуты, обувь грязная, плащик засаленный. А смотрит на него женщина-зритель и сползает по креслу от желания непреодолимого. Сам видел! Почему? Из-за магнитика, под кожей спрятанного…

Маша втрескалась в Юру. Встреча их длилась не более пяти минут. Юра задал несколько вопросов, поинтересовался первым впечатлением девушки от работы. И сказал, что был бы весьма рад встретиться с Машей завтра в кафе, «попить кофе». Как бизнес-предложение партнеру сделал. Ровным, спокойным голосом. Предложил, ни грамма не жеманничая и без того налета слащавости и нарочитой таинственности, которая обычно портит подобные приглашения. Юра улыбнулся и секунду подождал ответа. И Маша готова была поклясться, что он знал ответ наперед.

- Конечно, вы…

- Я вам позвоню, - улыбнулся Юра, - вы мне понравились. Я очень рад, что вы – наша сотрудница.

- Я тоже рада, - ответила Мария. Ей отчего-то не хватило воздуха на эту фразу, и концовка фразы получилась тихой, очень сексуальной.

Он кивнул. «Кобель», - подумала Маша отчего-то. Но подумала не с осуждением, а с каким-то даже восторгом…

Она готовилась к встрече так, как не готовилась ни разу за все свои весело прожитые двадцать два года. Все новые увлечения кажутся нам намного серьезнее и сильнее, чем были предыдущие, но в этом конкретно взятом случае Маша была просто-таки на сто процентов уверена, что такого с ней еще не было. Она сменила несколько нарядов, сперва одобренных самою собой, потом отвергнутых с неистовством школьника, которому не понравилось собственное изображение в зеркале накануне первого в жизни школьного бала. Потом она начала суетиться. Он должен был вот-вот позвонить. Наряды сменяли друг друга, как изображения в калейдоскопе, время неслось, как арабские скакуны к водопою…

- Алло, - Маша постаралась придать своему голосу весь шарм, который только можно было бы придать голосу девушки, абсолютно неестественно, неимоверно волнующейся накануне самой обычной встречи с молодым человеком. Пускай даже с начальником.

- Здравствуйте, Маша. Давайте я за вами заеду…

Они неслись по городу в его машине, и он ровным, тихим голосом рассказывал ей о преимуществах удаленной работы. Попросил разрешения закурить.

- Конечно, - ответила Маша с улыбкой.

Он улыбнулся в ответ, стрельнул карими глазами. «Вот сволочь!» - подумала Маша…

…- И поэтому мне стало интересно – а почему бы и нет? Такие богатые англичане и не могут позволить себе удовольствия оплачивать написание рефератов украинскими Ломоносовыми? Они очень прижимисты. На что им деньги ? Разве что на… – Юра наклонился к уху девушки, прошептал что-то и засмеялся.

Маша чувствовала себя так, как будто была знакома с ним сто лет. Они незаметно перешли на «ты», незаметно стали хлопать друг друга по плечу, заливаясь смехом.

- Ладно. Мне пора, - Юра взглянул на часы, - до встречи в нете.

- Я бы и от очной не отказалась, - произнесла Маша, забыв о гордости и правилах, коим надлежит следовать «приличным девушкам».

- Да? – его долгий взгляд просверлил ее, - тогда давай через два дня у меня на Дне рождения?

Вот это да! Маша и мечтать о таком не могла!

- Будет ли это…

- Удобно? – понял Юра, - более чем. Приходи запросто. Будут все свои…

Маша не могла заснуть уже три часа. «Я для него – своя!» В том, что она девушка очень даже привлекательная, Маша не сомневалась, конечно. Но предложение Юры было таким приятным, таким многообещающим…

Прошло два дня. Для Маши дни эти были исполнены бешеной гонки по городу в поисках подарка начальнику. Наконец, бухнув свои небольшие сбережения и одолжив пару сотен у родителей, она приобрела то, что должно было ему понравиться – золотую зажигалку и запонки.

- Не слишком ли… круто? – спросила мама.

- Ах, - отмахнулась Маша, - когда ты с ним познакомишься – поймешь.

Маша ни на грамм не сомневалась, что знакомство с родителями не за горами. А там и… Кто знает!..

…- Давай я за тобой пришлю машину? – предложил Юра.

Неразговорчивый водитель подобрал ее возле дома, отвез в центр города и высадил девушку под красивым домом на Красноармейской.

- Седьмой этаж, 345 квартира, - сказал он напоследок и умчался.

Маша поднялась на седьмой этаж, перевела дух и позвонила в квартиру номер 345.

Дверь открыл Юра.

- Приветик! – он широко улыбнулся и поцеловал Машу в щечку.

Помог раздеться в огромной прихожей, жестом увлек за собой в комнату. Маша пошла, но застыла в проходе, остолбенев…

В богато обставленном огромном зале за большим столом сидели девушки. Все они были очень красивы, нарядно одеты, с великолепным макияжем. Были здесь и рыженькие, и блондинки, и брюнетки. Объединяло их всех одно – они не смотрели друг на друга и не общались. Сидели молча практически. Перебрасывались ничего не значащими фразами о погоде. Во главе стола восседал Юра и смотрел на всех взглядом полководца, осматривающего занятые позиции неприятеля.

- Познакомьтесь! Это Маша. Маша, знакомься со всеми сама, так как у меня уже язык болит называть прекрасные имена всех здесь присутствующих.

На Машу взглянули без особого интереса. Одна из девушек встала:

- Юра, я пошла. Мне нужно быть в…

- Э… Ну, подожди, пожалуйста. Сейчас еще один гость приедет и начнем. Ну прошу, а? – он подмигнул.

Девушка села, всем своим видом показывая, что происходящее ее не особо устраивает.

Маша уселась между брюнеткой в платье с глубоким декольте и блондинкой с мальчишеской прической. Она пересчитала девушек. Семнадцать. Вместе с нею – восемнадцать.

Юра пытался развлекать присутствующих смешными рассказами, но у него это не очень получалось. По всему было видно, что он чего-то ждет. Раздался звонок мобильного. Юра послушал, отключился.

- Ну вот, последний гость на подъезде, будем приступать! – Юра потер руки, даже рассмеялся чему-то.

Маше было не смешно. «Какого черта?! Что все это значит? На родственников его все эти бабы не шибко похожи. Так что же здесь происходит?» Она была уверена, что придет на День рождения, что он усадит ее рядом, что будут взгляды в ее сторону завистливые, что будет она «королевой бала» сегодня… И вдруг Маша поняла. ВСЕ эти девушки хотели того же, идя сюда! Отсюда и лица каменные, от этого и молчание гробовое. Она не успела поразиться своей ужасной догадке, как раздался звонок в дверь. Юра вышел в коридор. Раздались приглушенные голоса, и через минуту в комнату вошла девушка. Она остановилась в проходе подобно Маше, обвела всех присутствующих долгим взглядом.

- Идиот, - произнесла девушка и вышла.

Юра останавливал ее. Из коридора доносились фразы:

- Зачем?...

- …Ты же была уверена, что ты эксклюзивна…

- …козел…

-…да, я пользующийся популярностью козел, - расхохотался Юра.

Хлопнула дверь. Маша встала. Столкнувшись в проходе с Юрой, тихо сказала:

- До свиданья.

- В чем дело? – он, казалось, не понимал.

- Спасибо за приглашение, было очень весело.

- Да ладно тебе. Ты что, Маша? Обиделась что ли?

- Зачем тебе это нужно было? Скажи честно? Зачем ты меня пригласил?

- Честно? Для количества, - он смотрел с усмешкой.

Маша сжала губы.

- Эй, да я шучу! Потому что ты мне очень нравишься, - начал он.

Маша не слушала. Она быстро оделась и, слыша за спиной, как встают и уходят остальные девушки, вылетела за дверь.

Маша выбежала на улицу, освещенную фонарями. Она шла к остановке маршрутки, и слезы катились по ее щекам. Это не были слезы обиды. Это жгучая ненависть выжимала влагу из глаз. Ненависть ко всем мужчинам мира и к Юре в частности.

Она уже поняла, что сыграла роль в массовке постановки, рассчитанной на одного человека, на девушку, приехавшую последней. Спектакль удался, вероятно. Она не стала первой для поразительно сексуального мужчины, влюбившего ее в себя на первой же встрече. Она была восемнадцатой в спектакле талантливого и очень циничного режиссера с магнитом под кожей…
Автор: Анатолий Шарий

Паренек с огромными глазами на улыбчивом лице сразу был выделен девушкой из четверых ребят. Они сидели у моря часами, обнявшись, они не могли расстаться за полночь. Вова поразил Наташу своей непосредственностью и по-детски наивными взглядами на жизнь. Он был старше ее на пять лет, но создавалось впечатление, что парень ничуть не испорчен жизнью. Такой милый, такой добрый. Наташа влюбилась, и это, в общем-то, было абсолютно естественным в ее годы и в такой ситуации. А было Наташе 18 лет от роду.

И с кем не случалось подобного, кого не поражал амур в самое сердце на бесчисленных пляжах Черного моря? У кого не возникало сильнейшего чувства на морском побережье? Рождению оного весьма способствуют природа, загорелые тела и ощущение полнейшей свободы и радости самой молодости…

Вова уехал через четыре дня, предварительно договорившись с Наташей о том, что она с родителями обязательно заедет к нему домой на обратном пути в Беларусь. У Вовы «своей» квартиры нет, если уж быть объективными. Живет он с родителями. И за родительский счет. Ну, так уж сложилось. Вова учится на последнем факультете университета с труднопроизносимым названием, и это дает ему повод брать у мамы деньги, и это дает маме повод эти деньги сыну давать.

- Ему ведь учиться нужно! – разводит она руками.
Мама его одевает, обувает, кормит, поит и выдает «суточные» на проезд и «булочку в университете». Вова и на море-то отдыхал за деньги мамы. Он несколько раз пытался устроиться на работу (все одногруппники давным-давно работали), но что-то не получалось у него. То душа не лежала, то уставал сильно, то одно, то другое… В общем, на всех работах трудился Вова не более двух дней, а потом опять приступал к тому, что умел лучше всего на свете – к житию за родительский счет.

Следует заметить, что Вова – очень хороший человек. Он добрый, симпатичный, добрый… Я уже писал, что он добрый? Да, писал… В общем, доброта является практически единственной его добродетелью. И вот Вова влюбился. О чем и сообщил по приезду родителям. Мама всплеснула руками радостно:
- Ну и слава Богу!

Откуда реакция такая, спросите? Объясню подробнее…
Мама Вовы считает, отчего-то, что сыну попросту необходимо срочно жениться. Ну, знаете, как говорят - «жена его в руки возьмет», «женится – образумится». Подобную чепуху рассказывают все те, кто сам женился, но не «образумился». Однако рассказывают, будучи уверенными, что со всеми остальными такое всенепременно происходит, и женитьба меняет человека абсолютно. Вот и Вовина мама так считала. Она не прекратила давать сыну деньги, тем самым подтолкнув его к поискам (реальным поискам) работы, она стала подогревать его «интерес» к девушке, с которой он познакомился на море.

- Конечно, пускай приезжают! – тараторила она на кухне.
Папа кивал головой. Ему было плевать по большому счету. Просто новые люди приедут, интересно пообщаться…

И они приехали через неделю. Мама, папа и две дочери. Старшая, Наташа, повисла на шее Вовы еще на окружной дороге, куда Вова двинулся на машине отца встречать «дорогих гостей». Встретили. Приехали домой. Сидели на кухне, знакомились. Мама Вовы хлопотала вокруг, кружила заботливой птицей над гнездом с яйцами:
- Чайку долить?
- Отбивную доложить?
- Попробуйте беляшик!
- Покушайте соляночки…

Гости были весьма довольны. Легли спать. Наутро уехали. Наташа прощалась с Вовой долго. Обнималась, целовалась, шептала нежности, обливалась слезами…

Скажите, уважаемые читательницы, у кого не было в ее (Наташи) возрасте подобного увлечения? Кто не влюблялся без ума на море, в доме отдыха или в санатории? Кто не плакал ночами, представляя день разлуки, кто не думал сразу же о женитьбе, и о жизни до гроба, и о смерти в один день? Это нормально. На то девушке и дана юность. У многих это происходит даже намного раньше, лет в тринадцать, но продолжаются такие «влюбления до гроба» и «на всю жизнь» лет до восемнадцати (если до тридцати – то это уже что-то с головой, мне кажется)…

И Наташа влюбилась. И стала писать смс-ки пачками. Причем, следует заметить, что смс-ки писала она не простые. Не было в них ни «зайчиков», ни «котиков», ни «солнц». Были эти смс-ки настоящими, красивыми, веселыми, живыми. Как будто свежий ветерок от них веял, как будто сама молодость кричала из мобилки – «Смотри, как я красива, любуйся на то, как свежо мое чувство!»

Вова отвечал. В стихах о звездочках и рыбках. Он очень серьезно относился к этой переписке и писал стихи… из Интернета! Искал «красивые» поздравительные слова на форумах, переписывал милые фразы из книжек. В этом Вове помогала мама. Она носилась по району в поисках красивых открыток, спрашивала у сослуживцев о том, «как лучше написать», в общем, жила жизнью своего ребенка.

И не было бы в этом ничего плохого, если бы не одно «но». А «но» это заключается в том, что в некоторых вещах уместнее отойти в сторону и дать парню самому разобраться со своими чувствами и самому искать пути и подбирать слова для общения с любимой девушкой. У Вовы есть двоюродный брат. Он спросил как-то свою тетю, Вовину маму:
- Зачем он это делает? Общаться-то не по смс-кам будут! И не по инету. Зачем вы ему подсказываете – что и как делать? Ведь при очном общении она поймет, что девяносто процентов слов и фраз – не от него?!

Мама Вовы отвечала, отмахиваясь:
- Ай… Ну и что? Если не может он правильных слов подобрать, так что ж поделать? Он добрый, хороший…
Двоюродный брат «хорошего» и «доброго» смотрел непонимающе:
- А при чем здесь это? Девчонкам нужны интересные парни, в первую очередь…
- Ой, да ладно! А Вова что – неинтересный?
Мать не понимала очевидного и толкала сына вперед, сама не понимая еще и не представляя даже – что его ждет впереди…

- Конечно, пускай приезжает! – мама была довольна.
За минуту до этого Вова сказал ей, что он пригласил Наташу на Новый год в Киев.
- Надо подготовиться, - серьезно произнес Вова.

И начали готовиться. Вернее – начала. Мама. Готовила, стоя у «мартена», накупала подарков, придумывала «культурную программу». А Вова… играл за компом да переписывался с Наташей. Отдельно следует сказать об этой переписке. Мама выделяла ему по 25 гривен в день на смс-ки Наташе. Папа тоже свою лепту вносил:
- В Беларуси машины дешевые… Надо поближе познакомиться с отцом Наташи…

Ему нужны были машины, а что для Вовы значила эта фраза? То, что отец хочет поближе познакомиться с будущим родственником! Мама при разговорах с Наташей называла ее «дочкой» и чуть не плакала, отец приветствовал приезд девушки на новогодние каникулы. Вова поверил в то, что это – навсегда. И вера эта в нем крепла…

Продолжение следует…
Автор: Анатолий Шарий

Странным было то, что после четырехдневного знакомства Наташа стала «единственным счастьем в жизни» и «воздухом, без которого умру». Комично выглядело со стороны, но Наташа комичности не замечала и отвечала в том же духе. «Все, приезжай, я жду тебя, зая!»

И «зая» приехала. Вова водил ее по Киеву, показывал «достопримечательности». Такие, к примеру, как пиццерия «Челентано» или кинотеатр «Киев». Почему так вяло? Вова не особо ориентировался в театрах, музеях, галереях и во всем том, что могло бы быть интересным девчонке, приехавшей из страны победившего «батькизма».

Вова был снабжен мамой определенной суммой вечнозеленой валюты, которую он и тратил весьма своеобразно. Он водил девчонку по местам, интересным ему, не задумываясь, в общем-то, над тем, интересно ли ей, впервые приехавшей в мать городов русских, проводить часы в прокуренном помещении дорогой забегаловки. И все его рассказы сводились к тому, почем машины в Киеве, почем в столице Украины квартиры, да как у них в университете взятки берут. Вова вслух помечтал чуть-чуть о том, как они будут с Наташей жить-поживать в пятикомнатной квартире-пентхаусе на Крещатике.

И мечтать, в общем-то, не вредно и полезно даже, однако хорошо было бы мечтать, имея за душой хоть что-то, а еще лучше - кое-что. Вовчик же не имел ничего, кроме своей доброты и стопроцентной уверенности, подогретой стараниями своей мамы до состояния кипящего масла в том, что Наташа – его будущая жена. Вот так. Ни больше, ни меньше.

И Наташа, не будь дурой, поняла через пару часов, что смс-ки Вовины – слизаны откуда-то, что его стихи не являются «его» стихами. Ей было наплевать, конечно. Ведь любила (как ей казалось) она Вову не за язык его подвешенный, не за ум его семи пядей, а «просто» за то, что он был. Ведь влюбленность (не любовь!) не проходит в течение столь быстрого времени. И у влюбленности есть один характерный признак – видишь ты, будучи подверженным этому синдрому, лишь положительные качества, возведенные к тому же в сотую степень.

Потому сюсюканье Вовы воспринималось Наташей как милое щебетание, его глупость в выборе «экскурсионных» мест - как милая наивность, его косноязычие вместо стихов – как смущенность. Ну и, конечно же, намеки мамы Вовы о близком (в смысле времени) родстве не могли не радовать девчонку. Все было таким приятным, таким по-настоящему серьезным. Папа «жениха» величал Наташу не иначе, как «доцей».

- Теперь вы к нам, - сказала на вокзале Наташа, заключенная в объятия Вовы.
- А как же! А ты с родителями к нам, доця! – ответил папа, а мама заплакала, прощаясь с «невесткой»…

И приехала Наташа с родителями. И было все это очень похоже на смотрины да на сватанье. Наташа чуточку изменилась. Она уже не плакала при расставании, хотя целовала Вову так же крепко и обнимала так же сильно. Но была как-то поспокойнее, посдержаннее. Вова не замечал перемен в любимой. Он продолжал писать ей передранные с Интернета стишки о звездочках и рыбках, он взялся даже «учить» ее жизни по телефону.

Дело в том, что Наташа занималась спортом в своем институте. Выступала за команду института по баскетболу. И возвращалась с тренировок в одиннадцать вечера. Вове это не нравилось. И он решил… запретить Наташе посещать тренировки. Наташа ответила мягким отказом. Вова решил обидеться да передумал. А его «рыбка» тем временем все реже бывала в Интернете.
- Денег нет на карточки, любимый, - железобетонно аргументировала она.

По причине отсутствия денег Наташа и на смс-ки стала все реже и все короче отвечать. «Я так занята, любимый. Потом напишу. Цем». Двоюродный брат Вовы, единственный скептик в этой семье, прочел смс-ку и хмыкнул:
- Когда написала?
- Вчера утром, - Вова чесал нос, на лице пролегли морщины, показывающие процесс серьезной мозговой деятельности.
- Нда… - неопределенно заключил двоюродный брат.

- Что? Как думаешь, что там у нее? У нее просто денег на смс-ки нет… - начал Вова, но брат прервал:
- Слушай, Вовчик, не тупи! Будь для нее интереснее. Что ты заваливаешь ее своими «солнцами» и «рыбками»? Да у нее уже аллергия, наверное, на твои смс-ки! Что она тебе подарила на 23 февраля?
- Открытку огромную. И написала на ней сто причин, почему она меня любит…

- А как она тебе ее подарила? – брат подводил Вову к выводу. Вова не понимал еще.
- Она маме позвонила, та на вокзале встретила эту открытку огромную, и мне с утра вручила…
- В общем, сюрприз получился, верно?
- Да.
- А ты что ей подарил на 8 марта?
- Мама ей открытку купила… - начал Вова.

- Я знаю! – оборвал Вову брат, - а ты провел линии под линейку и написал стих, содранный из инета. А потом позвонил Наташке и попросил ее встретить твой «подарок» на вокзале в 7 утра!
- Ну, - Вова потупил глаза.
- Ну?! – брат приблизил свое лицо, - ты скучен для нее. И мне кажется, что помидоры-таки завяли. Ну, или в стадии увядания.
- Что же делать?
- Быть готовым к тому, что она скоро даст тебе от ворот поворот, - брат был безжалостен в своем выводе…
- Этого не может быть!

Мама Вовы стояла на кухне и поднимала руки, как будто пытаясь защититься от слов, сказанных племянником.
- Если все продолжать в том же духе, это произойдет.
- Никогда. Вова добрый, Наташа его любит…
- За то, что он добрый?
Мама не знала, что ответить. Ее сына должны были любить просто за то, что он – ее сын…

И случилось то, что случиться должно было. Сначала затихало, затихало. И, когда обстановка в отношениях была разряжена, когда исчезла Наташа из Интернета, когда перестала вовсе писать смс-ки, когда на звонки отвечала «Я так занята, милый… Перезвоню!», грянуло.
- Как это? – мама стояла перед Вовой, разводя руками.
- Н-не знаю…

Наташа позвонить не решилась, вероятно. Написала. Он сразу начал набирать ее номер, но она сбрасывала. «Извини меня, ты очень хороший, но я встретила…»
- Это какая-то ошибка, сынок!
- Что ты несешь!? Какая ошибка!!! – Вова сидел с каменным лицом, а теперь вдруг раскричался, закрыл лицо руками и… зарыдал!
Мать перепугалась:
- Вовочка, сынок, ты что…
- Я повешусь, я повешусь!!!

Это была истерика. Но в том, что страшные слова, произнесенные Вовой, не были пустым звуком, все имели возможность убедиться спустя четыре дня. Он на самом деле повесился. В парадном. И его вытащили из петли. Ужасная странгуляционная полоса напоминала Вове и всем окружающим о его поступке еще с месяц. Он лежал на кровати, забросив столь важную учебу в своем ВУЗе с труднопроизносимым названием. Мама взяла отпуск за свой счет.

- Забудь о ней, о гулящей этой!
Вова молчит теперь, преимущественно.
- Забудь! Тварь такая. Неверная…
Родители Вовы уверены в том, что абсолютно правы, когда именуют Наташу «гадиной», «гулящей» и «неверной». Мама не один раз пыталась звонить ей в Беларусь, но девушка по-видимому поменяла номер, предвидя такие звонки.

Мама Вовы пылает праведным гневом, вспоминая «змею подколодную» и считает себя правой. И сына своего жалеет. И не хочет понимать, что из ничего может родиться только ничто. Не понимает, что влюбленность проходит, и нет здесь ничего противоестественного. Не понимает она, что нет вины девчонки в том, что она разлюбила. Не понимает мама Вовы, что не всегда отношения заканчиваются положительно.

Не хочет понимать, что в некоторые отношения лучше не вмешиваться вовсе. И не желает понимать и принимать эта добрая и хорошая женщина того, что иногда не стоит планировать любви до гроба там, где любовью-то и не особо пахнет. И не стоит настраивать своего ребенка (пускай и великовозрастного) на такие вещи, дабы не понять, что такое любовь до гроба в прямом смысле этого слова…
Автор: Анатолий Шарий

И звали его Виктором. Он был старше ее на двенадцать лет, красив и решителен в своем порыве сделать мир лучше. Он не был сторонником деления на классы, и было ему решительно наплевать на то, что Танино «происхождение» могло помешать ему в продвижении по служебной лестнице. В общем, они поженились. А потом пришел 38 год, и Таниных родителей осудили и расстреляли. У Виктора начались проблемы на работе. Он мужественно сжимал зубы, и ни разу она не увидела ни по лицу его, ни по словам его, ни по поступкам, что жалеет он о том, что связал свою судьбу с «неблагонадежными». Он переживал ее беды, как свои личные, и она чувствовала себя за его спиной, как за каменной стеной. Виктор работал архитектором, и в качестве специалиста по строительству оборонных сооружений его не раз посылали, как это принято сейчас называть, в «горячие точки». Он был на Халхин-Голе, на Финской войне. Она ждала его и писала трогательные, полные чувства письма. Он прошел всю Отечественную войну и вернулся, сохраненный ее любовью и ее письмами…

Они прожили вместе всю жизнь. Они любили друг друга. У них родились сын и дочь. И она все время стала посвящать детям. Он занимал серьезную должность в серьезном министерстве, был востребованным специалистом и любимцем власть имущих. Его, как «душу компании» и просто привлекательного мужчину, приглашали на званые обеды, на всевозможные банкеты. Он звал ее с собою. Она отказывалась всегда. Она стала с возрастом типичной домоседкой, не знающей большего счастья в жизни, чем счастье и радость общения с детьми, с многочисленными племянниками, с толпою ребятни. Она стала наседкой. А он все чаще ходил на приемы без нее. Уговаривал ее постоянно:

- Таня! На самом-то деле меня ведь с супругой пригласили! – Виктор стоял у зеркала, завязывал галстук. Он принадлежал к той редкой породе людей, глядя на которых кажется, что они родились в накрахмаленной сорочке и с безупречно повязанным галстуком. Эта удивительная порода людей интеллигентных, а не играющих в интеллигентность, столь редкою была еще тогда, в шестидесятых. Сейчас такие люди заносятся в красную книгу…

- Мне и одеть-то нечего, - отвечала Таня.

Это было неправдой. Несмотря на ее возражения Виктор всегда привозил из многочисленных командировок наряды, коим позавидовали бы многие женщины того времени. Татьяна только качала головой осуждающе, усмехалась:

- Нашел, что старухе привезти!

Она начала считать себя недостаточно молодой для того, чтобы носить такие вещи. Ему было 62 года, но о пенсии он и не помышлял. Был подтянут, строен, высок и гибок. Виктор бегал по утрам в любое время года, всерьез увлекся пчеловодством, писал книги. Он все успевал, его жизнь неслась, подобно поезду. Он ни на секунду не задумывался о том, что многие мужчины считают себя в его возрасте «стариками», шаркают стоптанными туфлями по асфальту, шамкают беззубыми ртами, чешутся с неопрятным видом, стуча в домино во дворе. Ему было плевать на возраст. Каждое утро Виктора ждала машина под парадным, он мчался «на объекты», заскакивал домой днем на час, а потом «улетал» до вечера. Таня чувствовала себя превосходно в роли воспитательницы многочисленной детворы. И не хотела составлять мужу компанию на званых обедах и ужинах. Не очень радостно принимала его приглашения выйти «в свет», в театр или на премьеру фильма. Ей не хотелось покидать надолго «гнезда», свитого ею. И потом грянул гром…

…Виктор сидел перед Таней, опустив голову. Она не видела его таким никогда в жизни. Он не смотрел ей в глаза.

- Что ты можешь мне сказать? – голос ее был тверд, слова звучали резко, безжалостно. Железом по стеклу…

- Что я могу сказать? Я могу прекратить это завтра же. Я хочу прекратить это завтра же. Я прямо сейчас хочу это прекратить, Танюша, - он поднял, наконец, глаза, но, встретившись с ее взглядом, обжигающе-холодным, вновь поник.

- Уходи к ней!

Он медленно поднял голову:

- Таня…

Она прервала его:

- Уходи к ней!

Виктор встал, прошелся по кухне. Остановился, упершись о стол руками:

- Таня, это неправильно! Я люблю тебя! Я люблю наших детей…

- Ты никого не любишь. Ты не поступил бы так, если бы любил нас.

- Я люблю вас, - почти закричал он.

Татьяна протестующе загородилась ладонью:

- Не кричи, пожалуйста. Дети спят. Ты все решил…

Он замотал головой:

- Ничего я не решал! Не решай и ты за меня. Я не хочу уходить из семьи. Я прекращу это…

- Это прекратила я. Можешь считать, что я это прекратила только что. Сейчас. Точка, Виктор.

Она ни разу в жизни до этого не назвала его «Виктором». Или «Витя», или «Витюша». А сейчас как будто разговаривала с чужим человеком. Как будто не было у них десятилетий счастливой семейной жизни. Как будто и не было любви. Он смотрел на нее подавленно. Корил себя последними словами за ошибку, совершенную им, и надеялся, очень надеялся, что Таня изменит свое решение. Он был неглупым человеком, он прекрасно знал, что бывают в жизни случаи, когда слова вырываются помимо воли человека, когда эмоции застилают здравый смысл, и решения приходят, о которых человек жалеет потом очень серьезно. Нужно было время…

Она не дала ему времени.

Он приехал с работы раньше обычного и увидел в коридоре чемоданы. Таня упаковала его вещи.

- Уходи.

Это было единственное слово, что услышал он от нее в тот день. И он ушел. А потом звонил каждый день. Дочь 20-ти лет смотрела на нее непонимающим взглядом. Спорила до хрипоты:

- Мама! Пойми его тоже! Ты никогда с ним не бывала нигде, никогда не интересовалась его…

- И ты туда же?! Я так решила. Все! – Татьяна была неприступной в своем железобетонном решении.

Сын принял сторону матери:

- Он мне не отец теперь…

И Татьяна промолчала, услышав такие страшные слова, отвернулась, посмотрела в окно, на деревья с опадающими листьями, на хмурое осеннее небо, плачущее дождем…

Он звонил каждый день. Извинялся. Он очень хотел все исправить. Дочь разговаривала с ним часами. Они встречались в парке, и отец долго объяснял ей, почему случилось то, что случилось:

- Это не любовь, это увлечение. Причем недолгое увлечение. Я так виноват… Но неужели ничего нельзя сделать? Она не разговаривает со мною, Олег тоже не хочет ничего говорить…

А потом он сдался. Спустя полгода жизни в гостинице Виктор позвонил Тане и сказал, что она поступает неправильно, но он сделать ничего не может. Он говорил, что сто миллионов раз успел пожалеть о своей ошибке, но спрашивал ее, сколько раз она в будущем пожалеет о своей. Она настояла на разводе. Потом Виктор сказал, что хочет оставить ей с детьми квартиру.

- Нам не нужны пять комнат, - холодно возразила она, - будем размениваться.

- Нет! Это мое право. И я хочу, чтобы квартира осталась вам.

- А я сказала – нет! Мне ничего от тебя не нужно!

Спустя несколько месяцев они разменяли шикарную пятикомнатную квартиру. Виктор говорил Тане:

- Я чувствую себя подонком. Зачем ты так поступаешь?

- Я не хочу с тобой говорить…

И тогда он вернулся к той, кого называл в своих с Таней разговорах «ошибкой». Он честно расстался с нею после того, как Татьяна узнала, он не хотел ничего более, он страстно желал сохранить семью. Он любил Таню. Но через год постоянного холода со стороны человека, который был для него половиной его жизни, он вернулся к женщине, из-за которой все началось. Она была моложе его на тридцать лет. Была красива, эрудированна. Но по вечерам он все равно звонил Тане, не желая смиряться с тем, что огонек, последний огонек надежды не погас. Таня не разговаривала с ним. Он женился на женщине, ставшей причиной его ухода из семьи…

…Таня пошла работать продавцом в магазин. Это было невыносимо для нее. Кто помнит советские продтовары, тот поймет, о чем я. Таня не знала даже, сколько что стоит. Она не ходила по магазинам, потому что продукты привозил шофер. И куплены эти продукты были не в торговых залах с тараканами за треснувшими стеклами прилавков и с чудовищным запахом самого торгового зала, а в «спецмагазинах», предназначенных для «спецлюдей». Таня стала продавцом в овощном магазине. Она могла не работать, не ломать себя, не плакать вечерами от безысходной необходимости завтра снова идти на работу, весь день общаться с этими ужасными людьми, озлобленными очередями, измученными буднями. Могла забыть о своих сотрудницах, приходящих на работу с перегаром, курящих и неопрятных. Она могла избавить себя от всего этого, принимай она деньги, которые он ей передавал. Немалые деньги. Каждый месяц. Суммы, равные двум ее месячным окладам в магазине. Она отказывалась. Резко, злобно. Она настолько, казалось, упивалась своей обидой и своим непрощением, что спустя некоторое время это любование своею болью стало приносить ей некоторое изощренное наслаждение. Она резко постарела. Она не желала слышать слов сочувствия. Она сочувствовала самой себе, избавилась от всех фотографий, стерла из памяти все, что было связано с Виктором. Она посчитала, что сможет стереть это из памяти. Стирая десятилетия прошедшей жизни, человек, сам того не желая, избавляется от будущего...

Виктор приглашал детей к себе на дачу. Сын наотрез отказывался. Он не хотел общаться с Виктором, о чем и сообщил тому как-то в довольно резкой форме. Дочь приехала на дачу к отцу с маленьким сыном. Виктор играл с внуком, часами сидел с ним на лавочке, рассказывая обо всем на свете. Спрашивал о Татьяне.

- Нормально все, папа…

- Она работает?

- Да. В овощном.

Губы Виктора белели. Он долго смотрел вдаль, потом поворачивался к дочери:

- Ты считаешь, что я сделал не все, что было возможно?

- Папа… Ты сделал все, что мог… Я не осуждаю тебя…

Провожая дочь, он всегда повторял одно и то же:

- Пожалуйста, попроси ее брать мои деньги. Не нужно ей работать. Пожалуйста…

Татьяна не желала слушать:

- Если не хочешь со мной серьезно поссориться, не передавай мне его слова. Скажи спасибо, что я не против твоих поездок к нему на дачу. Хотя и не приветствую эти поездки, как ты понимаешь!..

Шли годы. Татьяна сильно сдала. Она не имела подруг, не могла стала своей в коллективе, хотя была назначена спустя четыре года заведующей магазином. Она так и не пережила случившегося. Вышла на пенсию. Сидела дома, нянчила внуков. Смирилась с тем, что «жизнь не задалась»…

Умерла она в возрасте 74 лет. Сильно болела перед смертью, никого не узнавала в последние месяцы. Виктор созванивался с дочерью каждый день. Он не находил себе места, он доставал дефицитные лекарства. На похоронах его не было…

До самых последних дней Виктор общался с дочерью и внуками. Он приглашал их на дачу, а его жена относилась к ним, как к родным. Умер он в возрасте 88 лет, внезапно, пережив свою первую жену на два года. Сын не пришел на его похороны…

Так окончилась история одной любви, одной семьи. Все совершают в жизни ошибки. Человек несовершенен, к сожалению. Но насколько страшнее ошибки могут быть человеческая гордость и нежелание прощать эти ошибки. И кто знает, как бы все сложилось у этой семьи, если бы не ошибка мужчины и не гордость женщины, не пожелавшей простить…

- Ты что, не знаешь, что ли? Не замечаешь? Об этом уже полгорода знает, а она такая несведущая, - на другом конце провода рассмеялись каркающе, - Раскрой глаза! Он изменяет тебе уже несколько месяцев! Он почти живет с Леной…

Таня сидела перед телефоном, пытаясь собрать разбежавшиеся, испуганно прятавшиеся мысли в кучу. Почему? Разве она чем-то досадила ему, разве стала меньше его любить?

После звонка анонима стали понятны частые отлучки мужа, его рассеянность. Стало понятно, почему муж так часто стал повторять детям, что любит их. Таня отлично знала Гришу. Такой на полумеры не соглашается. Или так, или никак. Он не просто ей изменяет. Он готовится уходить из семьи…

Первым человеком, узнавшим страшную для женщины новость из уст самой Татьяны, была ее мать.

- Что делать? - Таня плакала на кухне.

Мать сидела напротив, сосредоточенно думала.

- Ты ее знаешь?

Таня кивнула:

- Так, видела пару раз, конечно… Она гимнастка. Молодая…

Таня добавила бы еще «красивая», но язык не поворачивался сказать очевидное о женщине, разбивающей вдребезги все то, что она любила и чем дорожила, весь ее мир, такой родной, устоявшийся и, как казалось, бесконечно счастливый.

- Сволочь такая… Мерзавка… Носит таких земля…

Таня испуганно смотрела на мать. Она впервые видела ее такой. Возможно, странная и страшная для Тани реакция матери была вызвана тем, что сидело в ней много-много лет. Она осталась одна, когда Танюше было шесть. Танин отец тоже ушел к другой. Потом возвращался, но мать не приняла его и на примирение не пошла.

- Мама, что делать?

- Если бы я знала… Лучше всего подкараулить ее и… - мать посмотрела на Таню, как будто оценивая способность дочери совершить то самое «и…».

- И?.. – Таня смотрела на мать таким взглядом, словно видела ее впервые.

- А, ладно… Подумаем, - мать подмигнула, - в любом случае, ее нужно так наказать, чтобы навсегда запомнила.

Татьяна вышла на улицу, вдохнула весенний воздух. Все происходящее казалось ей страшным сном. Вот сейчас она раскроет глаза, и наваждение исчезнет. Она никогда не примеряла на себя роль оставленной, покинутой жены. Гриша ни разу не давал ей повода. Он на самом деле носил ее на руках, он попросту не мог ей изменить! «Смог», - одернула саму себя Татьяна, усмехнувшись горько. От матери она позвонила лучшей подруге. Та сказала, чтобы она приезжала…

- Ты ей накостыляй при нем! - подруга была в бешенстве, - Серьезно! Дай ей по голове, да так, чтобы окосела!

- Я врач, ты что? Я не могу… - Таня смотрела на ту, к чьим советам всегда старалась прислушиваться, и впервые, пожалуй, в жизни жалела о том, что поведала ей о своей беде.

- Ты что, подруга? – та, которая давала дельные советы, заглядывала в глаза, теребила за плечо, - Ты что? Так и нужно. Опусти ее в его глазах. Тоже мне… Фигуристка…

- Она гимнастка, - тихим голосом машинально поправила Таня и стала собираться.

- Не будь размазней! Борись за свое счастье. У тебя семья, помни это!

- Я помню, - уже на пороге очень серьезно ответила Таня…

Что было ей делать? Избить ту, которая отбирала у нее мужа, которая разбивала ее семью? Изувечить? Устроить скандал с привлечением общественности? Обратиться в профком, написать начальству Гриши? Написать начальству этой Лены? Закатить скандал Грише? Разбить тарелку, раскричаться, позвать его мать, свою мать, поставить пред его очи плачущих детей? Что делать??? Она думала долго. Бродила по городу, не в силах прийти домой и увидеть его лицо. Она знала, что ей нужно сдержаться. Сегодня. А завтра она что-нибудь придумает. А сегодня ей нужно держать себя в руках.

Она не знала еще, что именно сделает завтра, однако что-то внутри ее говорило о том, что бить она никого не будет. В жизни никого не ударила и голос повысила всего пару раз. Размазней, в чем упрекнула ее подруга, Таня никогда не была. Напротив, всегда знала, чего хочет, и старалась ставить перед собой четкие цели, которых добивалась во что бы то ни стало. Но сейчас… У нее была цель. И она не знала, как ее достичь. Таня ходила по городу до наступления сумерек. Когда почувствовала, что успокоилась достаточно для того, чтобы необдуманные фразы не сорвались с ее уст, Таня пошла домой. Как она пережила этот вечер и ночь – одному Богу известно. Сославшись на головную боль, ушла спать.

Поцеловала мужа перед сном, сказав ему:

- Я очень люблю тебя, милый…

И пошла в комнату. Он стоял в дверном проеме, смотрел. Она чувствовала его взгляд. Его внутреннюю борьбу. Он любил ее. Но его увлечение другой женщиной было сильным. Многие из мужчин испытывали подобное. Когда нет сил противиться страсти, когда сознание не принимает мысли о том, что есть что-то вечное и что это вечное так легко потерять. Потерять-то легко, а вот вернуть зачастую уже невозможно…

…Утром Таня отправилась на работу. Гриши уже не было, когда она встала. У Тани была вторая смена, но проснулась она рано. И лежала, и слушала, как муж разговаривал с детьми, как кормил их завтраком. Потом он вошел в комнату и долго смотрел на Таню. Сквозь прикрытые веки она видела его высокую фигуру, застывшую над нею. О чем он думал? Потом она отправилась на работу, предварительно сделав пару звонков знакомым в городской комитет спорта и туризма. И казалось ей, что в голосе отвечающего слышит она ободрение и сочувствие…

Она нашла больничную карточку той, кто ей был нужен, только к концу рабочего дня, утром. Поехала домой спать. Она знала, что вечером муж будет дома. Дети самостоятельные, но у младшей вчера была небольшая температура. В общем, Таня попросила Гришу не задерживаться, и он пришел раньше обычного. Таня засобиралась в семь вечера. Она сказала, что ей срочно нужно подменить кого-то на работе, и ушла. В сумке у нее лежала бутылка шампанского (мужу сказала, что на работе день рождения у главврача) и коробка конфет. Она шла по адресу, указанному в больничной карте, и сердце ее бешено колотилось. И вдруг, буквально в десяти шагах от парадного «разлучницы», Таня успокоилась. «Будь что будет!» - подумала она. То, что она решила сделать, выслушав все советы мудрых людей, кому-то могло не понравиться. Кто-то покрутил бы у виска, кто-то даже разозлился бы на нее. Но это было ее решение. И она считала его правильным, единственно верным…

- Здравствуйте. Я – жена Григория. Можно пройти?

Таня с улыбкой прошла мимо женщины, открывшей ей дверь, и почувствовала аромат духов «Черная магия». «Из загранпоездки, наверное, привезла», - подумалось почему-то Тане. Женщина была молода и красива. Голос у нее был мягкий, обволакивающий. Даже сейчас, когда по всему было видно, что взволнована она приходом Тани не на шутку, голос был приятным, тихим. Фигура… Одним словом – фигуристка…

- Я понимаю, что он к вам имеет чувство. Гриша - не тот человек, чтобы размениваться по пустякам. Вы его любите? Можете не отвечать. В него невозможно не влюбиться.

Женщина слушала Таню, неотрывно глядя на полированную поверхность стола. А Таня продолжала:

- У него дети. Я уверена, что он рассказывал вам о них…

- Он очень часто о них говорит, - тихо отозвалась женщина.

- Вот. Он любит их безумно. Что будет, когда он уйдет из семьи? Во-первых, я не смогу поставить их на ноги сама. Вы же знаете, какие у нас, медработников, зарплаты. Во-вторых, даже если я и буду принимать от него деньги, как вы думаете, что будут думать дети обо всем этом? Простят ли они его? Простит ли он сам себя, когда почувствует их осуждение? А потом? Когда они вырастут? Вон, Настя уже сейчас с характером – не шути. А вырастет? Вы разбиваете семью. И ваше мнимое счастье, которое неведомо сколько продлится, будет построено на несчастье троих человек. А то, что он уйдет от нас, будет для всех нас на самом деле огромным несчастьем. Как вы считаете, сможете ли вы создать отношения на такой почве?

Женщина молчала. Создавалось впечатление, что она не слышит Таню. Тане стало очень тоскливо, и захотелось разрыдаться. Но она держалась изо всех сил.

- Ладно… Я все сказала. Вам решать. Спасибо, что приняли.

Женщина не двигалась. Таня встала. Прошла в коридор. От двери сказала:

- Прощайте, Лена!

Вышла за дверь. Она шла по улице и плакала. Все было напрасно. Но последние дни жизни вместе с Григорием она не собиралась портить скандалом. Пускай он запомнит ее такой, какою была она всегда – любящей, нежной…

…Она не сказала мужу ни слова. Ждала, когда он сам спросит. Он не спрашивал. Через два дня пришел домой подавленный, расстроенный.

- Что случилось? – спросила Таня.

- А, так… Ничего… - Гриша ковырял в тарелке, о чем-то думал.

Прошла неделя. Месяц. Год. Все встало на свои места. Григорий как будто оттаял, как будто увидел Таню в каком-то новом свете. Он любовался ею и не скупился на цветы и комплименты. Это была новая весна их отношений. И Таня купалась в счастье и дарила мужу любовь в ответ на его чувство…

…С тех пор прошло двадцать лет. Дети выросли и разъехались. Григорий работает тренером, он очень известная в Северодонецке личность. Таня – главврач центральной горбольницы. Их отношения многие ставят в пример молодежи. Он продолжает носить свою жену на руках, дарит цветы по поводу и без повода. Они всегда вместе. В радости и в печали. Таня так и не сказала ему ничего. И та женщина тоже ничего ему не сказала. И о том, каким образом она решила тогдашнюю большую их с Григорием проблему, знает всего пара человек. Ваш покорный слуга в их числе. И когда услышал я эту историю, то захотелось мне преклониться перед этой женщиной, сумевшей так просто сохранить свою семью и не дать измениться тому счастливому пути, который был предначертан им с Григорием небесами. Но вместо нужных, хороших слов, брякнул я:

- Какая же вы все-таки молодец!

И понял, что порю что-то не то. Но Татьяна только улыбнулась. Она поняла мое состояние. Она все поняла. Она на самом деле по-настоящему мудрая женщина…

…Стас приходил домой, раздевался в коридоре. Лариса подбегала, целовала его лицо, вешалась на шею. Он морщился. Когда это началось? Она не помнила день, когда все пошло наперекосяк. Вначале морщился, потом отодвигал ее рукой. Не произносил при этом ни слова. Лицо его походило на лицо подростка, которому мать пытается стереть помаду со щеки наслюнявленным платком. Дети воспринимают такие вольности матерей нормально, но на каком-то этапе им вдруг становится неприятно. Как будто внутренний голос говорит: «Э… Послушай! Да это же отвратительно!» Стас морщился, Лариса закипала:

- Что такое? Тебе неприятны мои поцелуи?

Он нервно сбрасывал ботинки, шел на кухню. Лариса ставила ботинки на место, недоуменно смотрела в спину Стаса. Он заглядывал в кастрюли:

- Есть что-нибудь пожрать?

- Ты руки вымой для начала…

Он резко поворачивал к ней свое сухое, красивое лицо. Глаза его горели:

- Что ты прицепилась-то? Чего придолбалась?! Мало меня на работе тиранят, так я еще и дома должен это выслушивать?!!

Она думала, что все дело в работе. Стас на самом деле уставал. Он часами лежал вечером перед телевизором. Когда она ложилась рядом, то всеми фибрами души чувствовала его раздражение. Стоило ей только прикоснуться к нему, как тут же слышалось:

- Ты дашь мне новости посмотреть?

Лариса вставала, шла в другую комнату:

- Смотри сколько влезет…

«Это все работа. Он устает. Он выжат вечером, как лимон…» Так думала она до тех пор, пока не увидела, как он общается с друзьями, с которыми встречается поздно вечером. Раздается телефонный звонок. Трубку снимает Лариса. Стас «выжат» после рабочего дня. На другом конце провода друг Стаса. Перебрасывается с Ларисой парой ничего не значащих фраз, просит дать ему друга. Лариса предупреждает:

- Он так устал…

Стас берет трубку:

- Алло. Да… О, привет, - на лице оживление, - Да-да… без вопросов… когда? Я буду через двадцать минут!

Лариса смотрит на него, широко раскрыв глаза. Куда только подевались утомление и усталость? Стас прыгает на одной ноге, натягивая джинсы, при этом пытается причесаться.

- Ты куда? – в ее голосе удивление вперемешку с претензией.

- Да, Вовка, понимаешь… это… Приглашает пивка попить… Его брат приехал из Питера, мы так давно не виделись…

Лариса идет в коридор:

- Я с тобой.

Стас замирает, так и не натянув джинсы:

- Куда?

- С тобой!

Лицо Стаса меняется:

- Нет. Ты не со мной.

Стас продолжает одеваться, а Лариса стоит посреди коридора, не зная, что делать. Начать кричать? И получить очередной скандал? Попытаться взывать к совести Стаса? Ведь она целый день ждала его прихода, ведь видятся они не так уж часто на самом-то деле.

- Стасик, я так скучала целый день, а ты убегаешь…

Он подходит к ней, дотрагивается до волос ладонью:

- Малыш, это типичный мальчишник. Ну, что ты, ей Богу? Я скоро…

Захлопывается дверь. Лариса остается одна в пустой квартире. «Скоро» оказывается понятием растяжимым. Стас приходит за полночь. Лариса уже лежит в постели. Она не спит. Терпеливо ждет, пока он разденется, примет ванную, выкурит пару сигарет на кухне. Когда он, наконец, присоединяется к ней, Лариса начинает играть. Она деланно сопит, изображая свое «пробуждение», кладет руку Стасу на грудь, прижимается к нему, а он… переворачивается на другой бок.

Когда это случилось? Когда пришло страшное осознание того, что у них со Стасом нет интимных отношений? До каких пор она все валила на его усталость на работе, на плохое настроение, на то, что завтра рано вставать? Когда поняла вдруг, что Стас ее попросту не хочет? Сколько времени прошло с тех пор, как почувствовала она свою невостребованность в сексуальном плане? Она смотрела на себя в зеркало, разглядывала свое красивое стройное тело. И не понимала.

«Это уже слишком!» - решила она как-то и поговорила со Стасом «серьезно». Во время всего «серьезного» разговора Стас зевал и поглядывал на часы. Когда в ее голосе послышались железные нотки, он вспылил:

- Да что ты хочешь вообще от меня? Что тебе надо? Чего ты ко мне придираешься постоянно?!

- Мы не спим уже три недели!

Он задумался. По-видимому, подсчитывал.

- Да… Ну и? Ты же видишь, как я пашу, как устаю!

- Ты с Вовой встретиться можешь и пиво пить можешь в кабаке до часу ночи! Без меня, кстати…

- Отстань от меня! – заорал вдруг Стас.

Лариса захлопала ресницами. Он оделся, выбежал из квартиры. Попытка «поговорить» закончилась очередным скандалом. Когда это началось? Когда крик стал в их доме обычным делом? Она не помнила. Она и подумать не могла, что события, происходящие сейчас в их со Стасом жизни, могут быть каким-то образом связаны с тем, что случилось полтора года назад. Случилось мимоходом. Событие, которому она не то, что не придала значения, но о котором постаралась поскорее забыть, повлияло на сегодняшние ее проблемы. На то, что она считала проблемами сегодня…

…Они встречались со Стасом уже два года, когда в ее жизни появилось увлечение. Она заканчивала университет. Обучение происходило заочно, и Лариса нечасто появлялась в ВУЗе. Она познакомилась с ним на сессии. Смазливый мальчик, не имевший и сотой доли процента мозгов Стаса, не умеющий вести себя с дамами, но вызывающий своим накачанным телом определенное желание. Желание с ним трахнуться.

Не у всех, конечно, возникало такое желание, а лишь у той части студенток, чьи «моральные устои» позволяли делать то, что хочется, тогда, когда стоило сто раз подумать перед совершением поступка. Да и какой это, в самом-то деле, поступок? Тоже мне, поступок… Подумаешь! В постель с мальчишкой прыгнуть… Лариса «прыгнула». Стас узнал.

Последний идиот догадался бы. К тому же, Лариса, не стесняясь, позволяла «мальчику» провожать себя из университета и в стенах оного не очень-то смущалась своей связи. Стас узнал. И ушел. И вначале Ларисе не показалось, что случилось что-то страшное. Ведь рядом был симпатичный студент, такой «ненапряжный», такой неутомимый в постели… По-видимому, «утомился». И начал провожать из универа другую. А там и сессия закончилась.

Лариса осознала с немалым для себя удивлением, что осталась у разбитого корыта. И заскучала по Стасу. И ностальгические воспоминания туманили взор ее слезами, и вспоминалось ей, как дарил он ей «просто так» цветы, как писал он ей стихи и отправлял смс-ками. Вспоминались ей бесконечные их разговоры, когда не могли расстаться часами, и лучше тех часов не было в ее жизни…

После двухнедельной атаки Стас сдался. Она рыдала на его груди, она осыпала его лицо поцелуями, она произносила тысячи извинений. И он простил. И она постаралась поскорее забыть «недоразумение», произошедшее в их жизни. Он простил… Но забыл ли? Во многих аспектах мужчина – существо более тонкое, чем женщина. И многие вещи настолько серьезно въедаются в его память, что вытравить их оттуда не в состоянии никакая сила, никакой «клин» и никакое время…

…Женщины, подобно Ларисе, примеряют на спутника свою кожу, свое мировоззрение, свое отношение к жизни и определенным поступкам. Забывая, что мужчина на многое смотрит по-другому, и память мужская – штука довольно-таки тонкая и непредсказуемая, могущая выдать на-гора эмоции, спрятанные до поры до времени. И проснется однажды мужчина, и взглянет на свою подругу жизни, и подумается ему вдруг «А ведь тебя, шлюху, имели… Ты мне, тварь, рога наставляла!» И не стоит говорить, что такое бывает лишь у мужчин с нездоровой психикой. Нет. Отнюдь. Просто исходя из женской логики – это нездорово и ненормально…

…А Лариса смотрится в зеркало, выслушивает многочисленные советы многочисленных подруг и теряется в догадках, не в силах понять – почему? Почему Стас стал таким? И чем она, такая нежная, любящая, верная и красивая, заслужила такое к себе отношение…

…Рома поигрывал на рулетке. Игра не стала еще его проблемой, это было просто приятным времяпрепровождением после окончания не очень напряженного трудового дня. Работал Рома охранником в магазине ювелирных украшений. Ходил, умное лицо строил, серьезным видом внушал уверенность в полной безопасности продавщицам. Продавщицы полным составом оценили уже и остальные, помимо лица, прелести Ромы. Был он смазливым пареньком, язык имел грамотно подвешенный, много читал и собеседником был весьма интересным. На то барышни и покупались. И гуляли вечерами с Ромой, и провожал он их не вечером, а утром. Когда в женском коллективе возникли некоторые трения и разногласия по поводу того, кто «выше в иерархии» относительно отношений с Романом, сам виновник скандалов решил «отойти в сторону». Теперь по вечерам домой он ездил в гордом одиночестве. Иногда заходил на рулетку, в казино.

На рулетке он ее и встретил. Игроки друг друга и друг о друге знают очень неплохо. Иногда сидящему рядом за игровым столом рассказывают такие вещи, о которых не каждый близкий родственник знает. Пришел Рома, поздоровался со всеми приветливо и увидел за соседним столом некоторое оживление и ажиотаж. Мужчины кому-то улыбались, что-то любезно советовали. Рома заглянул за спины и увидел девушку. Огромные карие глаза, черные, как смоль, волосы, тонкое личико, белая кожа. Красавица, она как будто явилась сюда из сказки о лесной Мавке. Судя по оживленным лицам окружающих ее людей, она была в хорошем выигрыше.

- И кто это? – спросил Рома сидящего рядом и бесконечно проигрывающего цыгана.
- А? – тот оторвал от игрового стола осоловевшие глаза, - это? Телка какая-то…
- Слушай, я вижу, что не мужик! Давно она здесь?
- А? Да, давно… Она в плюсе тысяч двадцать…
Рома присвистнул.
- Нормально…
Сам он не намеревался сегодня проигрывать больше ста гривен.

Он переместился за соседний столик и уселся напротив красавицы с иссиня-черными волосами. Он ни на что не рассчитывал, в общем-то. Девушка, по всей видимости, очень богата, здесь, вероятно, не одна. Что он ей? Просто ему хотелось понаблюдать, как существо женского пола относится к выигрышу больших денег. А она относилась абсолютно равнодушно. Во всяком случае, на лице ее было начертано полнейшее безразличие к выигранным тысячам. Иногда она отвлекалась от стола, переводила взгляд на стоящих сбоку мужчин. Те сразу начинали улыбаться, как улыбаются обычно самцы, не являющиеся интеллектуалами, если желают привлечь внимание представительницы прекрасной половины человечества. Девушка просила их отойти. Если кто-то не понимал, она приглашала к столу охрану. «Серьезная барышня…» - подумал Рома.

Он благополучно проиграл свою сотню и полез за следующей. Спуская последний полтинник, Рома вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он поднял глаза и споткнулся о ее взгляд. А взгляд ее был настолько прекрасным, что внутри у него все затрепетало. Вот, знаете, говорят, «бабник», «бабский угодник». А если человек просто влюбчив? Если не может он спокойно пройти мимо красоты женской? Не получается у него быть моногамным, что ж поделать? Сам потом и выгребает за это по полной программе… В общем, их взгляды пересеклись, и Роман… отвернулся. Такое бывало нечасто. Но он не мог смотреть на лицо девушки. Ему было неловко. Возможно, впервые за много лет. «Как она красива!» - подумал он, но следующей его мыслью была мысль о том, что пора уходить. Он проиграл все деньги.

Рома в последний раз взглянул на девушку. Она смотрела на него бездонными своими глазами и вдруг произнесла:
- Проигрался?
Рома оглянулся. За спиной маячила только уборщица, протирающая кнопки игровых автоматов.
- Это я тебе. Иди сюда, - девушка усмехнулась.
Рома подошел.
- Садись, - она указала на стул рядом с собой.
Он сел. Аромат ее духов пьянил голову, хотелось произносить умные фразы, хотелось выглядеть в глазах девушки красиво. Однако Роме казалось, что со стороны он смотрится полнейшим идиотом.
- Дать денег? – спросила вдруг девушка.
- Что? Нет, Вы что… Не нужно! Вы что?..
Вспомнился анекдот про «гусары денег не берут»…

Спустя три часа они покидали игровое заведение вдвоем. Леся, новая знакомая Романа, была в выигрыше, но недовольство по поводу несвоевременного ухода выражала довольно-таки резко:
- Могла больше забрать! Идиотизм, бл…
Рома спустил пятьсот Лесиных гривен. Было неудобно.
- Меня завтра не будет. Когда я могу тебе отдать, - спросил он.
- Забудь! – она открывала дверь Мерседеса. «Ух, машинка!» - удивился Рома.
- Нет, ну я так не могу…
- Слушай, тебе куда ехать? – спросила вдруг Леся…

…Они сидели в машине под домом Ромы еще с час. Курили. Болтали. У нее время от времени звонил телефон. Она сбрасывала, ругаясь сквозь зубы. В том, что она замужем, Рома не сомневался. Они болтали, но он ни на секунду не расслаблялся. «А если ее муженек меня завтра под домом ожидать станет?» Рома не был трусом, но с разъяренными мужьями встречаться ему приходилось…

…На следующий день Рома проснулся, позавтракал, побрился и позвонил по номеру, указанному в визитной карточке, оставленной ему Лесей. Он работал день через день. Сегодня – выходной, и хоть в кармане не было ни копейки Роме захотелось еще раз услышать и по возможности увидеть Лесю. Откашлявшись, Рома набрал номер.
- О, привет! – она была явно рада слышать его голос, - Приезжай…

Он приехал. И закрутилась карусель. Рома уволился через две недели постоянных опозданий и невыходов «по болезни». Благодаря Лесе он побывал в таких местах, о которых только слышал. Она таскала его везде с собой. В гольф-клуб? С Ромой! На презентацию какую-нибудь? С Ромой! Они объездили все казино Киева, она купила ему два костюма за сумасшедшие деньги, мобильный, часы, очки. Причем, происходило это так. Леся едет по Владимирской. Что-то рассказывает Ромке. Видит магазин одежды. Прерывается на полуслове, поворачивается к Роме:
- Слушай, здесь мужские костюмчики такие клевые! Зайдем?

Рома соглашается. Он и представить себе не может, что они зайдут в этот магазин с космическими ценами не просто поглазеть. Или может представить? Или ожидает внутренне покупку сверхдорогой обновки? Итог – два костюма. Подлец, вы говорите? Альфонс? Но ведь он не выпрашивал у Леси эти шмотки! Это была ее инициатива! Почему она так поступала? Вообще, зачем ей такой мужчина, которому купить что-то хочется? Об этом чуть позже…

Рома увидел мужа Леси. Они возвращались с очередной гулянки на такси. Обычно Леся заезжала к себе, выходила, расплатившись с таксистом, и машина везла Рому домой. Тем вечером все происходило по накатанной схеме. Леся заплатила таксисту, чмокнула Рому и вышла. И тут от парадного отделилась огромная фигура и быстрыми шагами направилась в сторону девушки. Рома похолодел. «Муж!» Предчувствие его не обмануло. Это был муж Леси.

Он подошел к ней, взглянул на отъезжающее такси и… поцеловал жену в щечку. Она пошла к парадному, что-то говоря ему на ходу, небрежно жестикулируя…
- Да он никто! Я его из Ужгорода привезла. Все, что у него есть, дала ему я…

Леся неспешно попивала коктейль, пускала колечки дыма. Они завтракали в ресторане гостиницы, где провели ночь. Рома поинтересовался у Леси, как она объяснит свое ночное отсутствие?
- Да его это и жарить не должно, - с усмешкой сказала она, - Я в командировке!..

…Они поссорились. Это было бы очень смешно, если бы не было столь грустно. Сидели за одним столом в казино, Леся проигрывала. Заказала себе сэндвич. Рома тоже сказал официантке:
- И мне один. Леся, заплатишь?
Леся вдруг резко повернулась к нему всем корпусом:
- Что?!
Он не понял:
- У меня денег нет. Я тебе потом отдам.

Леся вытащила из портмоне деньги, протянула официантке.
Сказала, цедя слова:
- Что-то ты наглым стал слишком… На шею сесть хочешь? Ножки свесить?
Он был ошеломлен. Сэндвич стоил три доллара. Она спускала на него сотни. За все время – тысячи.
- Ты что?
- Ничего! – Леся стала собираться.
Они вышли на улицу вместе, но разошлись в разные стороны. Она – к машине. Он – к остановке троллейбуса. Был ли тому виной проигрыш Леси или просто дурное настроение, но последними ее словами были:
- Наглец какой! На шею сесть хочешь? Ножки свесить?..

Скажите мне теперь, в чем вина Ромы? Чем он такой подлец? Тем, что «альфонсировал» без малого пять месяцев? Тем, что оделся за ее счет, как английский лорд? Часы золотые заимел, телефон стоимостью в тысячу долларов? В чем его вина, подлеца этого? А вина его в том лишь, что встретил он на своем жизненном пути женщину определенного склада. Таким женщинам очень нужен рядом зависимый мужчина. Такого мужа Леся и имеет. Такого Рому встретила и держала подле себя почти полгода. И сейчас, я полагаю, она не одна. Возле таких всегда крутится множество прилипал. Подлецов. Негодяев. Альфонсов…

- Ну, он же мой начальник все-таки… Как я могла так вот сразу? Я на втором свидании его ножкой коснулась под столом… Типа, случайно…

Аня смотрела на подругу, лучшую подругу. Она считала эту вульгарно накрашенную и сплевывающую деваху лучшей подругой когда-то. Та делилась своими успехами в нелегком деле соблазнения начальника.
- Ну, завал, слушай… А жена его на переднем сидении. Оглядывается, улыбается. Я ей тоже щерюсь, конечно. А мой мне подмигивает в зеркало…

Ане было совсем неинтересно. Но если бы она встала тогда, ушла или просто сказала бы, что ей неинтересно, то обидела бы подругу. Ведь ту слушали, раскрыв рты, девчонки, и каждая норовила рассказать о том, что и она «не промах», что и ее после универа поджидать будет «папик» на машине крутой. И даже если нет «папика», а есть обсос женатый, тайком студентку зажимающий – не беда! Можно в рассказе своем обсоса своего, телефонных звонков боящегося (вдруг – жена?!), нарисовать красавцем писаным, богатым, успешным, влюбленным в тебя по уши… Главное – не тушеваться! Это ведь страсть как круто – с женатыми шляться да с «папиками» ошиваться.

Ну, если уж нет ни старика на машине, ни обсоса на мопеде, то можно показать свою продвинутость, рассказав «по секрету» о поклонниках из общежития. Которых меняешь гораздо чаще, чем перчатки. Которые меняются, как в калейдоскопе картинки.

Аня слушала обычно, склонив голову набок, и по лицу ее нельзя было понять, какую бурю рождали в ее голове рассказы эти. Ее иногда мутило. На самом деле – мутило. Ей становилось душно. Она покидала студенческое «Бистро», махала на прощание подругам, улыбалась, посылала воздушные поцелуи…

Домой Аня обычно шла по аллее тихого парка. Осеннего теперь парка, шуршащего листвой под ногами, пахнущего ни с чем не сравнимым ароматом грусти. Осень… Каждую осень у нее обострение. Каждую осень, каждую весну. Она часами слушала старую музыку, закрывшись в комнате, предупредив родных, чтобы не мешали ей «заниматься». Сидела, надев наушники, глядя в окно на надвигающуюся черной небесной чумой грозу.

Ее радовала буря, разыгрывающаяся за окном. Спустя полчаса все разметено и умыто беснующимися струями холодной воды, все расставлено по местам ветром. Это напоминало хирургическое вмешательство. Чик-чик - и готово! Бегут прохожие, прикрываясь портфелями и натягивая на голову плащи. Аня слушает музыку шестидесятых. Иногда – джаз Гершвина. Изредка – классику. Вечером Аня пересматривает фильмы Феллини.

Она понимает, что с нею что-то не так. Что она какая-то «не такая». Ей двадцать, она красива. Причем, ей не нужно оголять 99 процентов тела, для того чтобы выглядеть притягательнее в чьих-то глазах. Она – ходячая загадка. Не пришибленная «лунатичка» наподобие карикатурной Кати Пушкаревой. Вовсе нет. Она стильно одевается, благоухает хорошими духами. Но она – «не такая». И это сразу бросается в глаза.

Однако беда ее в том, что мужчины желают ее «загадку» поскорее «разгадать» одним, самым простым и самым идиотским способом. Она не мчится после пар на встречу с очередным половым партнером. Она не «прожигает жизнь» в кабаках, где все насквозь пропитано фальшью, где улыбки похожи на полумертвых червей, а хохот и разговоры сливаются с музычкой, ничего не значащей, как и сами эти разговоры ни о чем и обо всем на свете. Пустые фразы бьются о прокуренный потолок и, разлетевшись на тысячи кусочков, с глухим стуком падают на пол. И весь пол под утро устлан мириадами тусклых осколков былого подражания мыслям…

Ане не интересно это. Но ее это волнует. Ее очень волнует то, что ей это не интересно. Она не хочет быть «не такой, как все». Через несколько месяцев она покинет стены университета и избавится от общества подруг. И останется совсем одна. Ее пугает приближение этого расставания. Как бы ни были подруги замкнуты на своей половой жизни, все-таки с ними можно иногда и поговорить о чем-то. А о чем поговоришь с самой собой? С героями фильмов и книг?

…Она сидела в «Бистро» и слушала, склонив голову набок, разглагольствования подруги о том, как «мужики прутся от минетов». Подруга была гвоздем программы этого часа. Пары, как обычно, отменили, и девушки коротали время за стаканчиками сока в углу студенческого общепита.
- Ой, вы знаете, а мой любит туда… - бывшая лучшая подруга похлопывает себя по месту, которым сидит на стульчике.

Аня не понимает, зачем подруга это рассказывает? Зачем? Может, ей тяжело удерживать в себе подобное? Всем известно, что спит она с мужиком лет шестидесяти, товарищем декана. У мужика пузо вываливается из брюк с вытянутыми коленями, вверху всегда задирается свитер, и пузо образует выпуклость наподобие прикушенного языка висельника. Ну, во всяком случае, именно таким изображают язык у висельников в фильмах. Большим, нелепым, бесформенным… От одной мысли о чем-то, кроме рукопожатия, с таким «мужчиной» становится мерзко. От мысли! Так зачем же подруга рассказывает подобное?

И тут оживилась одногруппница Маша, вспомнив что-то, вероятно.
- Слушайте! Меня Сергей просит массировать ему простату. Это просто…

«Все!» Аня рывком встала, пошла к выходу из «Бистро». Сзади непонимающими взглядами уперлись в спину одногруппницы. Как? Уходить, не дослушав столь интересного повествования?

- Аня! Ты куда? – окликнула та, которая была лучшей подругой когда-то, которая тоже много читала и грезила о любви чистой и о принце с тонкими чертами лица. Та, которую теперь имел во все части тела шестидесятилетний ловелас, в этом году устроивший внуков в университет.
- На воздух, - бросила Аня.

«Мне душно!» - хотелось крикнуть ей в зал столовки с закопченным от сальностей потолком и скользкими от пошлостей полами.

Аня практически вылетела из «Бистро» и, столкнувшись с кем-то, упала, поскользнувшись на кафельном полу, успев лишь в последний момент схватиться за перила лестницы. Она больно вывернула кисть руки, вскрикнула. Сознание на мгновение заволокла бурая пелена острой боли. Кто-то аккуратно поднимал ее с пола.

- Вы не ушиблись? – мужской голос.
- Идиотский вопрос, вы не находите? – ответила Аня.
- Нахожу…

Они встретились взглядами… Он был одет в смешную курточку с какими-то нашивками, в желтые с ядовито-зелеными шнурками ботинки. На носу – очки, на большой голове – полный хаос из кучерявых волос, заблудившихся в самих себе. «Головастик какой-то!» - подумала Аня.

Тем временем «Головастик» тащил ее куда-то, и Аня с удивлением обнаружила, что она летит над землей, не касаясь ногами затоптанного пола. «Он меня несет!» На руках! «Я буду носить тебя на руках всю жизнь!» - подумалось вдруг, вернее, вспомнилось из какого-то фильма. Так обычно выражались в фильмах «плохие», предлагая невестам «хороших» свои миллионы и пытаясь заполучить их в свои золотые сети.

- Не надо… - Аня вдруг обнаружила, что просьба вышла неестественной. Ей хотелось, чтобы он нес ее на руках! Случайно она уткнулась в его волосы. «Пахнет весной!» Его волосы пахли весной. Это показалось таким необычным сейчас, в этот осенний дождливый день. «Я влюбилась!» Это было так глупо, так нереально. С чего бы вдруг? Глупость!

- Послушайте, - Аня повернула руку и вскрикнула от острой боли.
- Сейчас… Нужно в медгородок… - пробормотал «Головастик».
- Опусти меня на землю! У меня рука вывихнута, а не нога!
Он остановился, вероятно, что-то соображая. Поставил ее на асфальт. Ловил машину.
- Все, спасибо тебе… - начала Аня, но осеклась. Ей ужасно не хотелось, чтобы этот парень уходил.
А он и не собирался:
- Я виновник твоего падения, я тебя и отвезу, куда надо.

Потом он ждал ее возле кабинета врача, а врач советовался с ним, как с родным для Ани человеком. Как с родственником. Это было Ане приятно почему-то. Она не отстранилась, когда «Головастик» дотронулся до ее волос рукой, провел по ним и сказал, глядя на синеющее запястье Ани:
- Потерпи, потерпи…

Рентген не показал перелома. Растяжение. Сильный вывих. Ей наложили гипсовую повязку. Они шли по парку медгородка и болтали о том, кто, где и сколько раз бывал в больницах. Костя, а именно так звали «Головастика», рассказывал, как видел в зоопарке птицу, которой накладывали гипсовую повязку. Потом говорили о птицах и о том, что неплохо было бы стать птицей на часок, подняться куда-нибудь повыше, посмотреть на город, на страну…

- Ты знаешь, а ведь некоторые люди никогда в жизни не смогут посмотреть на землю с высоты птичьего полета! Представляешь? Ни разу!
- Ну и что? А многие ни разу не бывали за границей. Представляешь? Никогда не выезжать за пределы страны. Как в клетке всю жизнь…

И они долго говорили о том, что плохо жить в клетке. Потом перескочили на музыку. И она чуть не упала, услышав, что он любит слушать Гершвина. За разговорами Аня не заметила, как очутилась у своего парадного.
- Здесь я живу. Спасибо тебе.

Он собрался что-то ответить, но у него зазвонил телефон.
- Алло! Да… Приветик… Потом расскажу… Я буду через полчаса. Давай…
Он засунул мобильный в карман куртки, улыбнулся, а ей захотелось разрыдаться. «Ведь он встречается с кем-то! Ведь у него кто-то есть! Он не мой!» Это было несправедливо и совершенно алогично. Конечно, у него кто-то есть! Ведь он такой интересный. Такой необычный. Странный даже. И девушка у него тоже, наверняка, странная и необычная.
- Пока… - она собралась уйти.

Возможно, никогда она не встретит его больше. Через несколько месяцев она расстанется с университетом. Ведь раньше она не встречала его! Не замечала просто? Нет. Она бы его заметила…
- Давай я тебе позвоню? Узнать, как дела, - он улыбнулся так открыто и предложил это так просто, что она не смогла ему отказать. И дала свой номер телефона. И так началось то, что продолжается уже три года.

Она работает на радио, он – программист. Они не такие, как все. Ей было наплевать тогда на насмешки подруг, не понимающих, «зачем он ей нужен»? Он ведь странный какой-то. Как будто вечно рассеянный. Потерянный. С внешностью заурядного гения. Подругам нужно было чего попроще. Женатого, толстого или старого… А ей необходим был он. Как воздух необходим в затхлом, непроветриваемом помещении.

Она думает иногда, что умерла бы без него, как без воздуха. Задохнулась. Не выдержала бы. У них дома не проведена антенна к телевизору. Они смотрят только классику и только то, что сами хотят. То, что им интересно. И слушают они не «Тату», не Билана, а джаз. Очень странно для столь молодых людей. Не сходить ли им к врачу?

По выходным они с утра отправляются на Андреевский спуск, потом – в какую-нибудь галерею. Обедают в тихой кафешке на Подоле, а потом идут в кино. К вечеру бродят по парку над Днепром. Им очень интересно вдвоем. Они разговаривают часами и вместе любуются закатом.

Некоторые крутят пальцем у виска, когда речь заходит о них. Я знаю жизнь этих «некоторых». Но это нормальная жизнь. А у Ани и у Кости – ненормальная. Они ведь настолько «неправильные», что могут ухнуть накопленные на мебель деньги и рвануть на неделю в Париж. И приехать богатыми впечатлениями, но без копейки в кармане. И им нравится жить так. Так, как хочется. Так, как дышится. А не так, как «принято».

И не так, как живут многие. Очень многие. Почти все. Не так, как живут их ровесники, лепящие себе кумира в виде автомобиля или квартиры и пашущие на этого кумира. И, усевшись в авто, вымаханное киркой за пару лет, чувствуют ли эти люди удовлетворение? Чувствует ли удовлетворение женщина, имеющая парочку любовников на стороне? Или задумывается над вопросом, кто кого имеет на самом-то деле?

Мы, выросшие в двадцатом веке и живущие в двадцать первом, благополучно скончались бы, стоило бы нам только оказаться в десятом, например, столетии. Мы умерли бы, не выдержав чистоты воздуха. Нашим легким, мутировавшим вместе с миром, необходимы загрязнения. Мы не можем дышать по-другому. Я в Карпаты приезжаю, и у меня голова болит два дня от чистоты воздуха.

Но есть среди нас люди, которым наш воздух, привычный и «нормальный», отдает смрадом разложения. И этим «ненормальным» тяжело дышать в нашем мире. И тогда они создают свой собственный мир. И живут в нем, наслаждаясь свободой, дарованной только тем, кто не играет по условиям, поставленным кем-то. И свобода, дарованная таким «ненормальным», стоит того, чтобы быть чуть-чуть «не такими», как все…

После окончания юрфака у меня возникло дикое желание стать преподавателем. Поскольку я был очень серьезным по натуре, то мне казалось, что мир преподавания и науки как нельзя подходит мне. Получив свои первые часы в Университете, я строил планы и мечтал о карьере ученого.

О романтической любви учителя и ученицы В личной жизни тогда было как-то ни шатко, ни валко. Подруга моя — девушка с характером, я был не прочь погулять. В общем, нормально, но без особенного романтизма о котором, мечтают все. Но то, что со мной произошло, достойно не короткого рассказика.

Друзья нашли мне халтурку в одном из частных колледжей. Я вошел в класс. Еще совсем недавно, также как и эти мальчишки и девчонки, я сидел за партой в школе и с огромным недоверием относился к молодым учителям, а теперь я сам преподаватель. Какой кошмар! Неужели они будут также по-хамски себя вести? Собрав всю свою волю, с деловым видом я поздоровался и сел за учительский стол. Так началась моя преподская карьера. Все шло замечательно. Со временем я привык к детям, а они даже перестали шуметь на занятиях. Наверное, им нравилось. Однажды, отчитав положенные две пары, я отправился домой. Выворачивая от колледжа, я засмотрелся на девушку, которая показалась мне какой-то удивительной, причем засмотрелся настолько, что чуть не въехал в чей-то зад. Это меня отрезвило, и никуда кроме дороги я уже не смотрел. Но в голове были мысли о НЕЙ. Черт, почему я не остановился и не познакомился?

Дальше начинается самое интересное. На следующий день мне пришлось заменить своего коллегу в 10 классе. О ужас! За второй партой слева сидела ОНА. Нет-нет, сейчас урок, настраивал я себя, тем более, что тему, которую надо было читать я знал не очень хорошо. Все обошлось, занятие прошло на ура, получилось интересно, и не только для меня. На улице было еще тепло, несмотря на конец октября. Снег уже выпадал, но как водится в наших краях, быстро растаял и осень дарила последние теплые денечки. Только-только начинались сумерки. Я шел по березовой аллее в тишине и думал о той самой девушке. Её кажется зовут Наташа. Незаметно я добрался до дома и очутился на своем излюбленном месте под названием диван. Думая о Наташе, я поймал себя на мысли, что все это где-то было. Почему-то вспомнилась история про Чикатило. Я что озабоченный? С чего меня потянуло на малолеток? Я слышал истории о романах учителей и учениц и даже смотрел какую-то передачу по телеку. Вспомнилась передача и этот учитель со странным взглядом. Вот точно какой-то сексуально озабоченный и вообще ненормальный. Нет, что-то здесь не так, какие-то нехорошие мысли, друг мой. Выбрось ее из головы.

Так оно и случилось. Дела у меня шли относительно неплохо. Наташу я видел очень редко, да и то мельком на переменах. Но какое-то странное чувство охватывало меня, каждый раз, когда я встречал ее. Я боялся на нее смотреть.

Наступило лето. Руководство практикой десятиклассников было поручено мне. И все бы ничего, если бы не это чувство. Я боюсь поднять на нее глаза. Нет, не стоит увлекаться ею, я все же преподаватель. Надо выбросить Наташу из головы, очередной раз уговаривал я себя.

В личной жизни снова наступали перемены. Со своей основной подругой мы то расходились, то снова сходились, была парочка увлечений, но почему-то мне часто снилось лицо Наташи. Что это? Любовь? Страсть? Я не могу себя понять. Что со мной происходит? Жил бы я в Америке, пошел к психоаналитику. Все, решено. Надо ее забыть. Ноги моей в колледже больше не будет. Я увлекся очередной пассией и все бы хорошо, но на некоторое время из романтических настроений меня выбили перемены в карьерном росте. Мне пришлось устроиться на работу в правоохранительные органы. Повезло, сразу майорская должность. Но зарплата… В университете дали только полставки, что делать? Как назло колледж, куда я решил не возвращаться, в трех минутах от моей новой работы, да платят там за четыре часа в неделю больше, чем на основной работе в месяц. Жадность фраера сгубила.

Наташа перешла в 11 класс, и я должен был читать ей и ее одноклассникам несколько дисциплин. Мне казалось, что больше нет никаких «неправильных» чувств к ней. Но боязнь посмотреть в ее сторону осталась. Я решил, что все скоро окончательно пройдет. Дальше случилось ужасное. На Осеннем балу я поймал себя на мысли, что вижу в ней женщину. Боже, что со мной. На уроках я старался не замечать ее, специально переводил внимание на других учениц. Поскольку я был строгим, но в то же время добрым преподом, то порой если хотел кого-то из девчонок выгнать, то говорил «Солнышко, выйди из класса… бегом!» или «Радость моя, подойди, пожалуйста, к двери и закрой ее за собой», бывало, правда и порезче. Одна из учениц, Лена, похоже решила, что таким образом я оказываю ей внимание. Когда в очередной раз Лена выкинула какой-то фокус, я выгнал ее с урока. За нее вступился чуть ли не весь класс. Один мальчик, начал мягко мне разъяснять (конечно, попробовал бы он не мягко, до выпускных экзаменов, оставалось совсем чуть-;чуть), что так нельзя с этой девочкой, может она моя судьба и все такое прочее.

Судьба. Сколько написано про судьбу. Верить в нее или нет. Довериться судьбе или попробовать ее изменить?

Прозвучал последний звонок, закончились выпускные экзамены и наступил чарующий выпускной вечер. Я не верил своим глазам. Девчонки в шикарных платьях, с отпадными прическами. Сидя, как и полагается зам.директору колледжа в президиуме на сцене, я рассматривал своих учеников, которые превратились в элегантных леди и галантных джентльменов. Во втором ряду сидела она, моя юная богиня. Наташа была в длинном облегающем ее стройную фигуру платье, прическа была изумительной, а улыбка настолько обворожительной, что меня пронзило чувство, доселе неизвестное. Вручая аттестат, я назвал ее лучшей ученицей. И решил для себя — или сегодня или никогда.

Вся беда, что комплексов во мне хоть отбавляй. Я танцевал с девчонками, с учительницами, а к ней подойти боялся. И вот, наконец-таки, решился, но она ушла из зала. Я побежал за ней. Набравшись мужества, пригласил ее на танец, спросив при этом, не устала ли она? На что Наташа ответила: «Как я могу Вам отказать», сделав акцент на слово «Вам». Мы танцевали медленный танец. Я обнял ее за талию и тихонько прижался к ней. Мне показалось, что я схожу с ума. Я счастлив. Мне хорошо. Она будет моей, решил я для себя. Мы танцевали с ней еще несколько раз, ходили гулять по аллее, и к концу вечера я понял, что не смогу больше жить без нее. Мы договорились, что Наташа мне позвонит через несколько дней, чтобы обменяться фотографиями с выпускного вечера. И началось томительное ожидание, когда же я услышу ее нежный голос. Свершилось. В один из вечеров я приехал к ее дому. Это наше первое свидание. Формально мы обменивались фотками, но это было свидание. Как все хорошее оно быстро кончилось. Но через несколько дней мы поехали с ней на пикник в горы, где после двух часов мучений я признался, что люблю ее и поцеловал, тихонечко, нежно, словно боясь, что она раствориться в синем горном небе. Возвращаясь домой я держал ее руку в своей руке. Ехали мы медленно, чтобы лишний раз не переключать передачу. Мы расставались всего на несколько дней, но они показались мне вечностью. Я решил для себя, что никому ее не отдам.

Мы ехали на дачу моих родителей. Она смотрела на меня всю дорогу. Лето было в разгаре, и днем стояла жара, но на даче совсем другое дело. В тенистой прохладе сада мы устроились обедать. Говорили друг о друге, вспоминали мои контрольные задания.

— Помните, - произнесла она,- как кто-то из пацанов, защищая Лену, сказал, что, быть может, она — Ваша судьба?
— Да, — ответил я, — что-то такое было.
— Так вот, верите или нет, но в тот самый момент у меня мелькнула мысль, что Вы судьба не Лены, а моя…
— Я люблю тебя, — прошептали мои губы и прикоснулись к губам возлюбленной. О романтической любви учителя и ученицы

Мы долго целовались, и как-то получилось, что я взял Наташу на руки, и мы оказались в доме, на кровати, обнаженные. Мне казалось, что весь мир вокруг меня перевернулся. Я был счастлив.
— Я люблю тебя, — шептали мои губы.
— Я люблю тебя, — говорила она. — Мишенька, я так счастлива, ты даже не представляешь.
На ее лице появились две огромные слезы.
— Ты первый парень, с которым я целуюсь, не говоря уже о другом. Наверное, ты подумал, что я слишком доступна, да? Но я просто без ума от тебя.
— Наташа, а ты пошла бы за меня замуж, — произнес я тихо. Внутри нарастало напряжение. Я чувствовал, как будто внутри натягивается струна.
— А ты позовешь?..

Мы решили пожениться. Что ж отлично. Мне надоела моя жизнь, где в любовных делах ложь была нормальным делом. Я хочу чистых, открытых, искренних отношений. То, что было раньше должно исчезнуть. Я люблю Наташу и больше никого. Все замечательно, осталось только объясниться со своей прежней подругой, Валентиной.

Выбрав время после работы, мы с Валькой поехали в сторону гор. Зная ее, я запасся темным пивом Бавария 86 и пачкой Парламента.
— Ну, чего ты мне хочешь сказать, — делая внушительный глоток пива, сказала Валентина?
— Я женюсь, — не раздумывая, ответил я.
— Ты? На ком это, если не секрет?
Ее слова были полны иронии, даже издевки, впрочем, как всегда.
— На своей ученице, на Наташе. Ты ее видела.
— На той щеглухе? Ха! На малолеток потянуло?
— Думай, что хочешь, твои проблемы, но у нас с тобой давно всё, а теперь совсем всё.
— Прикури мне сигарету.
Я протянул ей пачку Парламента и нажал на прикуриватель. Образовалась неприятная пауза. Щелчок. Прикуриватель горячий. Видя, что я и не думаю шевелиться, Валентина сама прикурила сигарету и затянулась ей.

Мы сидели молча примерно полчаса. Каждый думал о своем. Была открыта четвертая бутылка пива, и тут началось откровение.
— Я долго думала, наверное, я была не права. Чего мне надо было, дуре? Чего мне в тебе не хватало? Для семейной жизни ты просто замечательный.
— Ладно, не будем об этом. У тебя же сейчас кто-то есть. Я всегда знал, если кто-то у тебя появлялся, хоть ты так искусно это скрывала, но я же криминалист как никак. Мне надоело обоюдное вранье. Я хочу чистой и светлой любви.
— Любви ему захотелось, а обо мне ты подумал? Ей хорошо. Сколько ей 16 или 17? А мне уже 25. Мы с тобой в горы на автобусе ездили, пешком ходили, а теперь, ты ее в машине будешь возить, все достается этой щеглухе?
— Не говори чушь. Ты выпила. Спасибо за пешие прогулки, тебе же было хорошо со мной.
— Я никогда не думала, что с тобой будет вот так. Можешь позлорадствовать, я плачу. Миша, прости меня, давай вернем все на прежние места. Давай будем снова вдвоем. Давай поженимся. Я буду хорошей…

Это походило на плохой спектакль. Если бы вы знали, сколько раз я представлял эту сцену за семь лет нашего с Валькой знакомства. Как я хотел услышать эти слова, но сейчас Валькин порыв, ее откровение, меня абсолютно не трогали. Я вышел из машины. Горная прохлада… Как здорово здесь. На мои плечи легли ее руки, еще совсем недавно родные. Неожиданно Валя упала на колени и зарыдала. Я отвел ее к машине, уложил на заднее сиденье, дождался, пока она уснула, и отвез домой.

Прошло два года. Карьера ученого с треском провалилась. С преподавательской работы я ушел. Мир науки очень сложный. Мне не захотелось вертеться в атмосфере лицемерия, зависти и интриг. С кем поведешься…, а хочется остаться с чистой совестью и смотреть открыто людям в глаза. Ведь это очень важно. Как я этого раньше не понимал?

На новой работе праздновали Новый Год. Я был приглашен вместе с супругой. Зазвучала медленная музыка. Я танцевал с женой.
-Помнишь, - прошептала она мне на ухо,- под эту музыку мы с тобой танцевали на выпускном…

Именно по этой причине единственным другом (другом!) Наташи мужского пола был я. Не любят мужчины таких женщин. Ох, как не любят! Ведь такая скажет в лицо что-то нелицеприятное и не покраснеет. Потому среди всех, кто знал Наташу, за ней вполне справедливо закрепилось реноме человека резкого, в чем-то даже циничного. Оценки девушка раздавала моментально и за словом в карман не лезла. В общем, за весьма привлекательным внешним видом пряталась натура скорее мужская, чем женская.

А выглядела Наташа потрясающе! Конечно, в двадцать два года поголовно все девушки должны по идее выглядеть потрясающе. По идее… Как часто летом, на пляжах, мы, мужчины, сокрушенно качаем головами, глядя на обвислые… формы некоторых совсем еще юных особ. Как часто видим мы неухоженные секущиеся волосы, сухую кожу, буквально молящую о капле крема. Все это напрочь отсутствовало в облике Наташи. Великолепная кожа (она не скупилась на хорошую косметику), роскошные волосы цвета вороного крыла, точеная фигурка, изящные кисти рук, длинные пальцы с превосходным маникюром. Красавица!

Со стороны наше с Наташей общение могло показаться кому-то верхом неприличия и алогизма. Мы говорили на одном языке, и нам было плевать на мнение окружающих. На ее едкость я отвечал своей едкостью, и это… нравилось моей подруге! Некоторые наши общие знакомые были удивлены такой моей «стойкостью».

- Как, вы еще не разругались?!

- Ну как ты ее выдерживаешь?!

А я выдерживал. Причем, с огромным удовольствием. Единственным камнем преткновения в наших разговорах оставалась моя вера в Бога и Наташино неверие. Здесь она показывала свой цинизм в полной мере:

- Слушай, нет никакого Бога! – она смеялась.

Как-то мы спорили о происхождении всего живого на Земле. Спорили спокойно, очень интеллигентно. Не срываясь на крик и не повышая голосов.

- Никогда не возник бы человек из одноклеточного. Никогда.

- Но возник же.

- Да ладно, Наташа! Ну, я не буду тебе приводить пример с обезьянами в зоопарке, упорно не желающими становиться людьми. Ты глянь – человек слаб. Ты посмотри, что в мире творится!

- Человек силен! Это венец мироздания. Нет ничего сильнее нас самих. В нас скрыто столько силы, что…

- Что мы сотнями тысяч умираем от неизлечимых болезней и убиваем друг друга в бесконечных войнах, - продолжил я, усмехнувшись.

- Ты знаешь, в кого я верю?

- Я знаю, что ты мне ответишь.

- Ты прав. Я верю в себя. И нет у меня другой веры. Только в себя. Я – царица этого мира. И этот мир создан для меня, - сказала с иронией, но я знал, что это правда. Она верила только в себя.

- Ух, ты! Ты настолько велика, что тебя на выходе из этого кафе может раздавить грузовик, управляемый пьяным полуграмотным водителем. Или в твою сторону может чихнуть больной атипичной пневмонией кореец. Или на банановой кожуре поскользнешься. И где будет твоя сила? Нет, Наташа, человек – слаб. Без Бога он – ничто. Микроскопическая песчинка в бесконечном океане мироздания. Песчинка, думающая, что она – велика и всемогуща, не перестает быть просто песчинкою.

- Бога нет. Ты говоришь смешные вещи, Толик. Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты глупец.

- Наташа, не произноси подобного, я ведь тебя просил. Не стоит… Понимаешь, я не хотел бы, чтобы когда-нибудь ты поняла, насколько ты беспомощна. Потому что подобное понимание приходит к нам обычно лишь тогда, когда нам очень плохо. Я не хочу, чтобы тебе было очень плохо.

- И я не хочу! Но если подобное случится – я не буду роптать. Я – сильна. Потому что я – человек. Я сама себе Бог. И в этом мире могу полагаться только на себя…

Мы еще долго сидели в кафе, болтая о том о сем. Через неделю Наташа уехала в Америку к сестре. Она должна была вернуться к Рождеству, но постоянно откладывала приезд и ступила на украинскую землю лишь в начале лета. Мы встретились. Сидели в японском ресторане, болтали несколько часов. Наташа рассказывала о своем пребывании в США, я преимущественно слушал. Она вставляла в предложения английские словечки, презрительно морщилась, рассказывая о российском квартале, и курила, как паровоз. В общем, являла собой типичную картину девушки, плотно держащей эту жизнь за поводья, и оставила у меня неизгладимое впечатление о себе, как о стопроцентно уверенном в себе человеке. Мы попрощались, пообещав друг другу созвониться на неделе. Вихрь жизни захватил меня, и исполнить обещание я смог лишь спустя два месяца. Мобильный подруги долго не отвечал. Наконец на том конце провода я услышал знакомый голос:

- Привет.

- Привет! Как жизнь?

- А ты не знаешь? - с упреком.

- О чем?

- О том, как у меня жизнь?

- Нет. А что?

- Короче, - пауза, - я в больнице.

- Что случилось?

- Кое-что случилось.

- Ты давно там?

- Третий месяц.

Я присвистнул:

- Давай адрес…

…Больница находилась рядом с диагностическим центром. Я купил дежурных бананов, фисташек и еще какую-то дребедень, что носят обычно в больницы. Я не люблю больницы. Мне кажется, что в них неистребимый, невыветриваемый запах лекарств смешивается со смрадом страха, боли и страдания. Я думаю, что подобная смесь весьма негативно сказывается на пациентах. Если добавить к этому общую «убитость» помещений подобных учреждений (ремонт делался лет ...дцать назад), то получается довольно-таки гнетущая атмосфера, на мой взгляд, отнюдь не благоприятным образом сказывающаяся на психологическом состоянии больных людей. Я поднялся на лифте на нужный мне этаж и нос к носу столкнулся с мужчиной, передвигающимся по коридору с помощью металлического приспособления.

- Извините, это здесь находится неврология? – обратился я к мужчине.

Он кивнул, издав какой-то нечленораздельный звук. «Инсультник!» Я почему-то думал, что в неврологии исключительно лежат люди, которых продуло. Ну не сталкивался я с неврологическими отделениями раньше! Я пошел искать палату по длинному коридору. В приоткрытые двери некоторых палат были видны пациенты. Картина открывалась безрадостная. Старики и старухи, запах, стоны, приглушенные голоса, неживой свет неоновых ламп… Возле палаты, в которой должна была находиться моя подруга, я увидел нечто особенное. Около койки с лежащей на ней женщиной стоял поп и заунывным голосом что-то бубнил под нос. «Он ее что, отпевает?» Я остановился, пораженный, и начал смотреть в неплотно закрытую дверь палаты. Женщина едва пошевелила веками. Значит – жива. Еще…

Я постучался в соседнюю дверь с облупленным номером и услышал знакомый голос:

- Войдите.

Я вошел и увидел Наташу. Она очень похудела. Глаза как-то померкли, кожа была настолько бледной, что, казалось, она просвечивается насквозь.

- Привет… Что с тобой?

- П...дец мне.

И Наташа рассказала о том, что предшествовало этому ее состоянию, которое охарактеризовала она одним лаконичным словом…

…После нашей последней встречи прошло три дня. Наташа вышла на кухню, повернула голову к холодильнику и… потеряла сознание. Очнувшись, увидела над собой лица матери и отца.

- Что это было? - спросила она, оглядываясь.

- У тебя болит что-то? Ты ударилась?

- Нет… Ничего не болит… Голова закружилась…

Наташа встала, прошла в ванную, умыла лицо холодной водой, взглянула на себя в зеркало и… очнулась в больнице. Ее привезли на скорой, вызванной перепуганными родителями. Врач с умным лицом успокоил Наташу, сказав, что, по его мнению, ей просто нужна мануалка, и предложил сделать эту самую мануалку за умеренную плату. Сделал. Наташе полегчало. А через два часа она лежала на полу, крича от невыносимой головной боли. И – началось. Больницы, капельницы, уколы. Все врачи сходились в одном – у Наташи защемило артерию. И все были единодушны в выводе – ничего поделать нельзя. Не знали врачи, что следует делать. Рентген не показывал ровным счетом ничего. То есть, артерию зажало, а вот чем – неизвестно.

Теперь нормальной температурой тела для Наташи была – 37. Она то поднималась, то опускалась. Плюс к этому у Наташи вдруг «вылезли» такие болезни, о существовании которых в своем организме она и не подозревала. В перерывах между капельницами (каждые пять часов) и уколами (каждые три часа) девушку мучили головные боли. Ее выписали из одной больницы. Она пробыла дома два дня и легла в другую больницу. Девушка не могла ходить, потому что после нескольких минут стояния на ногах у нее начинала кружиться голова. Она не могла сидеть. Не могла лежать. Самым страшным для нее было то, что никто ничего не мог поделать с этим ее состоянием. Врачи говорили прямо:

- Извини, но мы бессильны...

Я стоял, потрясенный рассказом о том, как нормальный, абсолютно здоровый и цветущий человек превращается вдруг в разбитого и совершенно больного. Жалость комом подкатила к горлу, но я подумал, что жалость, трансформированная в слова, отнюдь не будет помощью для Наташи. Потому я постарался как можно бодрее произнести:

- Э, слушай, все нормально будет! Неизлечимых болезней нет. Даже СПИД излечим!

- Да? Ну, я верю… А что мне остается… Это американские горки. Я у сестры покаталась как-то… Я помню, как у меня прямо-таки щелкнуло что-то в шее…

- Так тебе нужно в Америку! Снова прокатишься, артерия назад станет…

Я нес какую-то околесицу, чтобы не выдать своего состояния. Самое страшное в такой ситуации – знать, что помочь человеку нечем.

- То к одному профессору меня возили, то к другому…

- И что?

- И ничего… Деньги только берут, а помочь не может никто… Знаешь, я уже вообще думаю… Это…

- Так! Ты не думай! Это… Что? Подумаешь, артерия. Понимаю – неприятно. Ну, так что же делать-то? Выздоровеешь!

На глазах девушки блеснули слезы. Это было уже слишком для меня. Я сел рядом с подругой и попытался ее успокоить. Говорил ей что-то, а она прервала меня вдруг:

- Толик… Если я обращусь к Богу, он поможет?

Я ожидал всего, чего угодно, но не этого. А она продолжала:

- Понимаешь… Я много думала… Ведь мне не поможет никто в этой ситуации. Я слаба…

Я в ту же секунду вспомнил наш последний с Наташей разговор. Все фразы ожили в моей памяти, все слова и даже интонации, с которой они были сказаны, вспомнились мне.

- Я хочу, чтобы Он мне помог… Если никто не в силах…

Я не верил своим ушам. Это была та же Наташа, но одновременно это был уже совсем другой человек. Человек, понявший кое-что, что порой не в состоянии понять иной «венец природы» до конца своих дней…

Эта история не имеет конца. Пока что. Наташа с короткими перерывами лежит в больницах. Врачи отказались от первоначального диагноза, но новый диагноз не поставили. То есть, болезнь есть, а диагноза – нет. Состояние ее то улучшается немного, то серьезно ухудшается. Она изменилась. Болезнь изменила ее очень сильно. И я имею в виду не только и не столько внешний вид. Наташа стала во многом по-другому смотреть на жизнь. Она сумела принять свою слабость. И стала сильной, приняв и поняв эту слабость и беспомощность. Она верит. Верит, что все будет хорошо. Меняются врачи, меняется лечение. Неизменной остается вера девушки в то, что есть сила, единственная сила, способная вернуть ей здоровье.

И я верю вместе с ней. Верю, что все будет хорошо. Верю в то, что все будет еще лучше, чем было. Ведь как бы ни был слаб человек, есть в этом мире сила, способная вдохнуть силы в самое слабое тело и дать то, что умирает последним. То, что умирает после смерти надежды. Веру. И вера человека делает его самым сильным существом на земле. Вопреки логике. Вопреки здравому смыслу. И становится человек силен своею слабостью, и, принимая слабость свою, возносится он над всеми творениями, и строит дом своей жизни не на песке, а на камне. И не дано никаким ветрам сломать, смять этот дом. Дом слабого человека, защищенного сильной верой…

Обычный паренек с Борщаговки. В школе на тройки учился, американские боевики любил. Сосед Константина каждую субботу отправлялся в церковь и как-то раз притащил туда нашего героя. И Костя церковью, что называется, «заболел». Родные отнеслись к новому его увлечению с пониманием. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы с плохой компанией не связалось. Дитя же начало даже меняться в лучшую сторону. Начало работать, занялось самообразованием, перечитывая советские книги о белорусских партизанах.

В церкви Костя «напустил туману» и рассказывал о себе исключительно как об одном из самых страшных бандитов Борщаговки. В прошлом. Знаете, как это бывает?
- Да… В свое время… Хм… - и взгляд туманится. Типа, кровавые времена вспоминаются, налеты лихие да разборки крутые. Повествования прерывались, стоило лишь оказаться поблизости соседу.

Дело в том, что Константин являл собой тот странный психотип человека, который любит подражать и придумывать. В выдумщиках нет ничего страшного - вся наша земля на выдумщиках держится, все изобретения выдумщики выдумали, весь политический строй выдумщиками придуман, а на выборах в парламент без выдумщиков вообще ничего не получалось бы. Но есть люди, однажды вкусившие интерес людей к своим россказням, которые не могут уже отказать себе в небольшой слабости что-то «посочинять».

Костя сочинял постоянно. Он рассказывал о своем папе-миллионере, о маме-кандидате наук, о спортивном автомобиле брата, о якобы имеющемся у него черном поясе по карате… Прошло время, и Костю перестали воспринимать всерьез. Он понял это, но остановить полет фантазии и безудержную тягу к выдумкам уже не мог. На этой почве порастерял Костя друзей, родные тоже не очень лояльно относились к некоторым его рассказам, а некоторые называли его прямо – лгуном…

И понял Костя, что церковь – единственное оставшееся в столице место, где может он рассказать о том, чего не было никогда, и при этом благодарные слушатели никогда не перебьют его, не укажут на явное несоответствие рассказов реальности. И начал Костя кормить прихожан сказками. И фантазии его вкупе с любовью к выдумкам как-то раз стали причиной возникновения у паренька серьезных проблем. Но, по порядку…

…Костя решил покаяться. Не знаю, что его сподвигло на это, но могу предположение сделать. Возможность выступления перед двухтысячной аудиторией (церковь арендует один из киевских кинотеатров) опьяняла. Им будут восхищаться! Его будут слушать! Он будет держать в напряжении зал! Костя серьезно готовился. В субботу одел он белоснежную рубашку, выгладил брюки, начистил ботинки. Он летел в церковь, как на крыльях.

В конце служения постоянно ерзающий на стуле Константин обратился к одному из служителей церкви:
- Андрей, я хочу покаяться и выступить со свидетельством.
Андрей обрадовался, сказал:
- Это очень хорошо, что ты решил засвидетельствовать участие Бога в твоей жизни!
Костя скромно тупил глазки, разглядывал носки начищенных ботинок…

…Он вышел на сцену и поплыл от количества устремленных на него глаз. Внимательных, сопереживающих. Он начал:
- Я родился в семье преступников…
Костя родился в семье служащих, и самым страшным преступлением родителей, о котором они вспоминали, делая страшные глаза на семейным торжествах, был проезд на поезде без билетов из Жмеринки в Киев.

- С детства я знал, что такое улица…
Что такое улица Костя узнал в 16 лет. Когда впервые смело, не боясь получить от мамы на орехи, глотнул пива на скамейке возле парадного…

- Потом меня затянуло в среду преступников…
Это была выдумка чистой воды. Единственным «преступником», с которым был знаком Костя, был старый алкоголик с соседнего двора, отсидевший пару сроков в тюрьме за карманные кражи. Было «преступнику» под семьдесят лет, и единственным его времяпрепровождением в течение вот уже нескольких лет было собирание пустой тары под ларьками…

Костик рассказывал. Его сосед, сидевший в первом ряду, делал непонятные знаки. Сосед обалдело смотрел на Костю, замерев подобно соляному столбу…

…- Это был первый раз, когда я избил человека, - «Аль Капоне с Борщаговки» дошел в повествовании до момента первого пролития чужой крови. - Он был нам должен, и я решил, что нужно… нужно… - Костя театрально прикрыл лицо руками. На его глазах выступили настоящие слезы…

Его «понесло». Окончив рассказ о первом кровопролитии, Константин начал вещать о многочисленных ограблениях, в которых довелось ему участвовать. Он грабил квартиры народных депутатов, артистов кино и эстрады, ученых и композиторов. Если бы Костя мог присмотреться, то увидел бы в зале множество непонимающих, удивленных лиц. Но он парил над головами прихожан, и образы, рождаемые в его голове, переносились в его легкие и выдыхались воздухом, проходя через голосовые связки, и слетали с языка, который, как известно, первый враг человека…

…- И я решил покаяться. Жить так больше было нельзя. Я понимал это. Я видел, как умирали мои подельники, как ловили и сажали в тюрьмы моих друзей. А скольких убили! И вот я решил, - Костя взмахнул рукой, - все! Завязываю!..

Когда он закончил, облегченно вздохнул не только его сосед, но и добрая половина зала. Раздались слабые аплодисменты. На сцену вышел пастор церкви. Он изо всех сил пытался побороть свое непонимание произошедшего, но это удавалось ему с большим трудом:
- Что ж, слава Богу! Еще один человек пришел к создателю, нашел себя. Слава Богу…

Служение окончилось как никогда смято. Прихожане стали расходиться, слегка потрясенные покаянием новичка. Зато Костя торжествовал! Ему казалось, что все взгляды обращены на него, ему казалось, что он – звезда в глазах всех этих людей. Он шел по проходу между рядами и наслаждался тем, что смог потрясти такую многочисленную аудиторию. Он купался в лучах славы, довольный произведенным эффектом.

Константин вышел на улицу (ему казалось, что люди почтительно расступаются перед ним), вдохнул воздух полной грудью и… упал на мраморные лестницы, сраженный ударом в область печени. Сзади закручивали руки, спереди маячило удостоверение. Букв Костя разглядеть не смог, но он и так уже догадался, кто так неласково обходится с ним на глазах у изумленных прихожан. Кто может на улице закручивать руки за спину и махать при этом красной корочкой перед носом?
- Я не…
Костя пытался что-то сказать, но его не слушали. Протащили начищенными ботинками по асфальту, запихнули в УАЗик…

…Следователь не хотел слушать Костин лепет.
- Ты уже, считай, все рассказал. Теперь, если правильно покажешь на выезде, зачтем тебе явку с повинной. Слово офицера!
Костя плакал. Он понял уже, какую глупость совершил. Его посадят за то, чего он не совершал! Допросы длились постоянно. Он готов был сломаться уже на второй день, готов был подписать признание. Но следователь встал, когда его привели, нервно закурив:
- Ты – идиот! Ты что, придумал все?!
- Я же говорил…
- Кретин!..

…На улице цвели каштаны. Костя шел по городу, уныло опустив голову. Испуг еще не прошел, ему казалось, что руки его не перестанут дрожать, и он станет похож на того соседа–«преступника», у которого пальцы отбивают дробь по пустым бутылкам, найденным возле ларьков. Во дворе возле лавочки стояли ребята со двора.
- О, привет! Ты откуда? Говорят, тебя замели за что-то?

Спустя несколько минут Константин уже рассказывал, сплевывая и рисуясь, о том, как «сделал одно дельце» и «чуть не спалился», но, благодаря своему уму, смог «выпутаться» и обвести всех вокруг пальца. Пацаны слушали вполуха. Они привыкли к Костиным сказкам…

Дочь молча смотрела на самых родных людей, совершающих священнодействие над бутылкой в пустой кухне, и плакала. Мать, устремив свой взгляд в стол, молчала. Она находилась в том состоянии прострации, которое девочка видела уже не раз. В том скотском состоянии непонимания, которое стало уже привычным для этой женщины 32-х лет, выглядевшей теперь на все 45.
- Это… Иди…

Илья попытался приподняться, что у него получилось наполовину. Так, полупривстав, он состроил глупейшую физиономию, должную выразить, по его мнению, любовь и ласку, и сформулировал, наконец, свою мысль:
- Иди спать, до… ченька…

…Это был конец. Натурально - конец. Илья был военнослужащим. Дослужился до звания подполковника в советской армии. Римма работала учительницей в школе. Образцово-показательная семья. Две дочери. Благосостояние. Уважение. Новое время. Перемены. Перестройка… Перестраивать часто бывает легче, чем строить. Можно все снести, а там уж «мы наш, мы новый».

Армию «снесли» к 1991 году. Того, что зарабатывал Илья, едва хватало на недельный запас продуктов первой необходимости. Римма, можно сказать, ходила на работу просто так. Инфляция съедала все, и за сумму, отложенную в начале месяца на покупку телевизора, допустим, к концу месяца можно было приобрести разве что половину подставки под телевизор. Илья стал выпивать.

Не он один пребывал в бедственном положении. Общая беда сплачивает. Зачастую, к сожалению, сплачивает над столиком с выпивкой. Над ящиком в подсобке, над пеньком, застланным газетой, в парке. Карабкаться вверх намного труднее, чем стоять. А катиться вниз намного проще, чем пытаться что-то исправить, что-то сделать, что-то изменять к лучшему. Намного проще забыться и пребывать в состоянии забытья от выпивки к выпивке…

Потом стали задерживать выплату зарплаты. Надолго. На месяца. От безысходности Римма стала выпивать вместе с мужем. И подсела. Стала своей в мире иллюзорного, обманчивого спокойствия, что дарило спиртное. Все чаще хотелось уйти от нереальной реальности, в которой дети просят есть, а старые сапоги протекают, в которой нет места учительнице, у которой по утрам, видите ли, «запах»…

Увольнение Риммы стало отправной точкой падения семьи в пропасть. Если раньше они медленно (но уверенно) сползали в бездну, то теперь просто сорвались. Нить, связывающая действия до поры до времени, оборвалась вместе с увольнением, и жизнь превратилась в нескончаемый алкогольный сон. Выныривать в реальность не хотелось, и увольнение мужа она восприняла как еще одну горстку земли, брошенную впопыхах на гроб их счастья случайным знакомым, спешащим поскорее уйти с кладбища.

Когда приходит конец? Когда жизнь заявляет: «Да пошел ты!» и, отворачиваясь, уходит прочь? Когда наступает тот особый момент, при котором ты сдаешься той, что зовет тебя, приветливо помахивая костлявой рукой? И когда приходит понимание? Приходит нечто, встряхивающее все естество женщины, превращающейся в животное. И когда ее встряхивает, маленькие крупинки воли и здравого смысла показывают ей путь…

- Иди, доч..нь..ка… - Илья отмахивался от дочери, как от назойливой мухи.
- Я вас ненавижу. Я не хочу жить…
Римма оторвала мутный взгляд от стола.
- А? – буква заменила вопрос.
- Твари… Скоты… Зачем вы нас рожали?

Дочь выскочила из кухни. Илья застыл. Римма широко раскрыла глаза. Всхлипнула вдруг. Это не было обычной для нее теперь пьяной истерикой. Она не «прозрела», не «одумалась», не «поняла» что-то там. Бог дал ей возможность взглянуть на себя со стороны. На секунду. На мгновение.

Не стоит думать, будто каждый опустившийся человек имеет смелость взглянуть на себя отстраненно. Далеко не каждый имеет такое счастье. Счастье объективного суждения о самом себе. О самом любимом человеке на Земле. О себе. Мгновение такого взгляда, не затуманенного тем, что пытается внушить, нашептать сознание, дорогого стоит. Ведь в сознании у нас сидит – «завтра все будет клево!» или «еще по одной, а потом завяжу».

Сознание кормит нас байками о том, что «потом» придут деньги, успех, счастье в личной жизни и тому подобные вещи. А тут смотришь и понимаешь, что – приплыли. Что уже край. И дальше нет ничего. Лишь тьма и тишина, в вязком покрывале которой гаснут голоса любимых людей, которые почти совсем забудут тебя со временем и будут вспоминать иногда лишь, и всплакнут даже, убаюкав свою ненависть шуршанием песка, нанесенным, по обыкновению, временем и прикрывшим все твои мерзкие поступки и гадкие дела…

И пришло утро. И вместе с головной болью в голову Риммы влетело – «пора». Если не сейчас, то никогда. Если не сегодня, то можно в петлю.
- Нужно поговорить, - голос осипший, сухой.
Илья перевернулся на другой бок, засопел недовольно.
- Нужно поговорить!
Одеяло рваное – на пол.
- Что такое?! – Илья привстал, непонимающе смотрел осоловевшими своими, бесцветными теперь глазками на жену, - Что?
- Надо поговорить, - уже совсем тихо сказала она…

И был разговор. Долгий. Тягучий, как забор кладбища, на которое так долго и небезуспешно зазывала Илью и Римму костлявая подруга. Сплетенный из лозы непонимания, густо подбитый ржавыми гвоздями неприятия.
- Да ну тебя! – Илья весь раскраснелся, - я что – алкаш?

Римма пыталась сформулировать то, что поняла вчера:
- Да. И ты, и я. Мы - алкаши. Но, надеюсь, еще не алкоголики. Нужно, Илья…
- Нет! – он брызгал слюной, не соглашаясь. Все начиналось с начала…

«Торпеды» вшили через три дня. Денег одолжили у родителей Ильи. Им не верили, потому желаемую сумму получили они на руки уже практически в больнице…

- Ты думаешь, мне просто быть торговкой? Ты думаешь, я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие, когда картошку взвешиваю?
Римма стояла над мужем, и лицо ее не предвещало ничего хорошего. Она уже два месяца работала продавщицей на рынке. Работа по тем временам была «доходной», «блатной». Бывшая учительница краснела и шла пятнами, когда возле столика с овощами останавливался кто-то из родителей бывших учеников.

Период узнавания был самым страшным. Привыкла. А теперь стояла над мужем, не желающим идти в охранники рынка. Илья сидел на кресле в типичной позе закрытости – руки скрещены, ноги скрещены. Голова вжата в плечи:
- Я - офицер…
- Ты – бывший офицер. Сейчас ты пенсионер с нищенской пенсией.

Она смогла его уговорить. Вернее, заставить поверить ей. Поверить в то, что работа охранником – первая ступень в долгой лестнице его карьеры на рынке. Верила ли она сама в то, что говорила? Нет. Ни на грамм. Но так БЫЛО НУЖНО. Ведь, подшившись, они решили идти вперед, а не продолжать падение в пропасть. Они предпочли смерти жизнь. И должны были теперь доказать миру, что стоят чего-то...

- Хм… Ты серьезно? – Римма разглядывала тюбик с кремом.
Женщина, торгующая рядом с Риммой, показывала ей косметический набор. Предлагала купить. По рассказам женщины, косметика эта обладала просто-таки чудесными свойствами. Цена была соответствующей.

- А ты давно этим занимаешься? – спросила Римма.
- Чем этим?
- Ну, косметикой этой…
- А… Да уж с год. Ты тоже хочешь заняться?
- Не знаю… Попробовала бы.

Римму не интересовал этот бизнес. Ей просто хотелось приобрести себе косметики со скидкой. Вот и все. И она начала этим заниматься. Вложила сумму в товар и стала предлагать его знакомым. У нее не получалось. Она не знала ничего о менеджменте и не понимала ничего в самой теории продаж «от человека к человеку». Кроме того, ей было невыносимо стыдно «приставать» к людям с предложением купить у нее косметику.

Но капля камень точит. И постепенно ее старания привели к тому, что доход от продаж стал приносить небольшой доход вдобавок к основному заработку на рынке. Илья уволился. Он пришел однажды и с заговорщицким видом сообщил Римме, что уходит с работы. Она была не в восторге:
- Не поняла. И что дальше?
- Что дальше? Хм, - он ухмылялся самым глупейшим образом, - увидишь, что дальше…

Он встретил знакомого. Сослуживца, с которым пришлось хлебнуть всякого в вооруженных силах. Знакомый имел вид человека, вполне довольного жизнью. И предложил Илье попробовать поработать в его небольшой фирме:
- У тебя мозги – что надо! Зачем тебе это? - он неопределенно махнул рукой в сторону разбросанных по территории рынка грязных ящиков и обрывков бумаги…

Римма ходила к станциям метро. Это было невыносимо стыдным и неприемлемым для бывшей учительницы. Но она ходила, чтобы поломать себя и научиться не бояться разговаривать с совершенно незнакомыми людьми.
- Девушка, здравствуйте!
Девушка удивленно приподнимает брови, с улыбкой неузнавания смотрит на Римму.
- Вы так красивы! Я хочу вам кое-что предложить…

И предлагала косметику. К тому времени название косметики, предлагаемой Риммой, знали уже многие. Иногда у нее получалось. Иногда нет. Но с каждым днем росла уверенность женщины в своих силах. С каждым днем она все больше набиралась энергии, как набирается живительной энергией росток травы, пробившийся-таки сквозь толщу мерзлой земли и увидевший солнце…

…Сейчас Римма Р. является национальным лидером торговой марки М… в своем регионе. Месяц назад она сумела стать победительницей программы, организованной фирмой, и стала обладательницей уже второго (!), выигранного таким образом автомобиля. Выглядит она сногсшибательно. Зарабатывает более чем достаточно. Одна дочь вышла замуж, вторая, чья фраза на кухне стала в свое время невольным толчком для перемены жизни ее и родителей, с удовольствием осваивает подаренный мамой автомобиль.

Илья несколько лет назад организовал свою фирму по производству железнодорожных переездов, и, хоть сам он не считает себя «очень успешным» бизнесменом, по мнению окружающих, именно таким, «очень успешным» и является. О том, что было в их жизни раньше, знают немногие. Самые близкие люди. Я не раз предлагал Римме выступить со своим чудесным свидетельством избавления от страшной зависимости, но она лишь отрицательно машет головой мне в ответ:
- У каждого свой путь. Мой был не слишком чист и безоблачен. У кого-то получилось проще. У кого-то будет сложнее. Но у каждого он, этот путь, свой…

Когда-нибудь я смогу назвать ее фамилию. Фамилию женщины, пришедшей к успеху несмотря ни на что. И сумевшей доказать, что сила – в нас. Нужно лишь верить в чудо, и оно придет через годы труда. Но придет обязательно. И сможет тогда человек, когда-то не имевший возможности даже помыслить просто о нормальной жизни, насладиться по-настоящему счастливой жизнью. И, оглянувшись назад, смахнет такой человек пот со лба и подумает о том, что было бы, если бы не напряг он свои силы и не рванулся бы из царства тьмы к солнцу. И скажет самому себе: «Какой же я молодец! Я смог!»…

Слова, сказанные со снисхождением в голосе. Как-то даже свысока сказанные. А чего «не надо?» А сдачи не надо. Двух, трех копеек. Пяти. Иногда – десяти. Интересны мне стали люди, отказывающиеся принять сдачу. Вот их общий, так сказать, собирательный портрет: в основном – мужчины; возраст – различный, хотя старики, обычно, мелочью не брезгуют; вид – неряшливый, одежда – дешевенькая, синтетическая какая-нибудь; стрижка отсутствует. Зато взгляд на продавщицу бросаемый, когда произносится фраза «сдачи не надо» - как у орлов горных. Выразительный такой. Горделиво-обидчивый. Или презрительно-сморщеный. «Фи! Мне? Да это не деньги!» Вроде бы даже оскорбительно мужчине-покупателю этому, что дама-продавщица о нем могла подумать такое.

Мне пришлось как-то несколько вечеров подряд иметь возможность наблюдать в одном киевском гастрономе за покупателями. Так вот – результаты моего «исследования» были поразительны! Чем выше благосостояние человека, тем серьезнее он относится к деньгам. Даже к тем деньгам, которые обзывают мужики в синтетических рубашках «не деньгами». Подъедет такой на БМВ новенькой, поблестит очками в золотой оправе, выберет продуктов гривен на триста, расплатится на кассе. А потом аккуратно сдачу соберет до последней копеечки, поблагодарит вежливо продавщицу и укатит в квартиру свою с ремонтом обалденным. Зато придет мужик с соседней стройки, купит водку за семь пятьдесят и бросит продавщице через плечо, от кассы отходя – «сдачи не надо!» Как облагодетельствовал девчонку пятьюдесятью копейками. Шиканул, вроде бы как…

Мне думается, что ни в одной стране мира нет подобного отношения к деньгам. Отношения нелогичного, потому что презрение мелочь вызывает преимущественно лишь у тех, кто настолько же далек по благосостоянию от среднего класса, как, к примеру, далек по уровню умственного развития пан Леонид Кучма от сэра Чарльза Дарвина. В связи с этим вспоминается мне история некой Татьяны, давней подруги нашей семьи, проживающей ныне в США. Вернее, история встречи Татьяны с одним человеком. Но – по порядку…

…История началась в далеком 1941. Таниного деда Степана призвали в армию. Он оставил в тылу рыдающую жену с двумя детьми, перекрестился и отправился навстречу своей судьбе. Был пленен, как и миллионы советских военнослужащих, в первые месяцы войны. Подобно герою фильма «Судьба человека» объехал половину Германии, намахался киркой на рудниках и каменоломнях, ходил по краю жизни и смерти, несколько раз пытался бежать, но был схвачен. Чудом дотянул в концлагере до прихода союзных войск и был освобожден американцами.

Будучи человеком отнюдь не глупым, смекнул, что на родине имеет все шансы попасть в не менее суровые условия пребывания еще лет на пятнадцать. И решил не возвращаться. Двинул Степан в Америку. И начал свой долгий путь по лестнице, к успеху ведущей. Кем он только не работал! Таксистом, шахтером, посудомойкой, кинооператором, водителем школьного автобуса… Потом перебрался в Техас. С чего конкретно Степан начал свой бизнес – история умалчивает. Известно лишь, что спустя двадцать три года после приезда в Америку стал Степан миллионером. Одним из богатейших людей Техаса. Вот так вот. Американская мечта на примере парня из украинской деревни.

Шли годы. У сыновей, брошенных Степаном на Украине, родились дети. Сами сыновья чувствовали себя весьма комфортно. Один – инженер на заводе Арсенал, второй – таксист. Неплохие, по меркам советского союза, профессии. И вот им обоим приходят письма из далекой и такой страшной (там ведь все с пистолетами ходят!) Америки. Пишет им их отец о том, что болен, что хочет видеть их у себя, что и денег заработал много и бизнес создал, а наследника не родил на чужбине. Пишет им отец, чтобы матери кланялись за него. Что не было у него выхода иного в далеком сорок пятом, а теперь уж не сможет в глаза, когда-то родные, смотреть…

В общем, приглашал их отец к себе в Техас. Один из сыновей, что инженером работал, почесал лоб да и отказался, осознав всю трудность своего отъезда в далекие Штаты. Второй же махнул рукой и начал готовиться. Он смог выехать в Израиль как еврей (а чего стоило ему, чистокровному украинцу, получить необходимые справки – отдельный разговор) и оттуда рванул в Америку. Перед отъездом поцеловал дочь свою пятилетнюю, жену рыдающую (как оказалось – в последний раз поцеловал) и отбыл в неведомое…

Вынырнул он из неведомого уже через девятнадцать лет в виде телеграммы, дочери адресованной. В ней извещал бывший советский таксист, а ныне – преуспевающий американский бизнесмен и нефтяной воротила, о том, что намерен дочь свою единственную посетить. Таня работала официанткой в ресторане, была девушкой не по годам сообразительной и, что при союзе особо ценилось, пробивной. В свои двадцать четыре на Жигули ездила, деньги неплохие зарабатывала. Но такое событие – приезд папы-миллионера - не могло не заставить девушку напрячь все силы и бросить их на подготовку к приезду родителя.

У подруги была одолжена люстра из хрусталя, у друга – несколько картин. В ресторане позаимствовала Татьяна сервиз на двадцать четыре персоны, а бесчисленное количество деликатесов заказано ею было наперед. Все свои сбережения бросила Таня на подготовку к приезду папы. И он прилетел. Обнял дочь в аэропорту, подивился наличию у нее собственного автомобиля (вымытого и начищенного до зеркального блеска). В квартиру дочери вошел и рот от изумления раскрыл. По стенам – картины, под потолком – люстра хрустальная. Сама Таня одета по последней моде, в золоте и жемчугах (самым трудным было одолжить у подруги жемчужное ожерелье, но ничего - сдалась). Похмыкал папа и поехал вместе с дочерью на рынок, за продуктами. Таня все оплачивала из своего кармана, а папа что-то постоянно записывал в маленький блокнотик.

Подруги Тани уж волноваться начали:
- Что это он пишет там?
Таня разводила руками:
- Привык, наверное, в Америке, все записывать…
- Сдачи не надо! – несколько раз широким жестом отказывалась Таня на рынках от мелочи. Папа смотрел странно, записывал. Хмыкал…

Наступил вечер. За шикарно накрытым столом собрались самые близкие друзья. Некоторые не верили, что этот простенький человечек, восседающий рядом с Таней, – миллионер. Не очень походил. Что в нем было особенным и бросающимся в глаза – так это часы золотые. Остальное – как у заурядного «интуриста». Под конец застолья слово взял Танин отец. Он встал с бокалом шампанского в руке и тихо начал:
- Знаете, летел я сюда и думал – как живет моя дочь, чем дышит? Все ли так плохо у вас, как нам иногда кажется из-за океана? И я кое-что понял. Сейчас попытаюсь объяснить…

Он достал из кармана брюк тот самый блокнотик, в который записывал каждую покупку на рынках.
- Вот… Сумма, потраченная моею дочерью на покупки, приуроченные к моему приезду – астрономическая. По моим меркам – несуразно большая. Кроме того, как я понимаю, к моему приезду готовились заранее, - отец обвел взглядом стены, увешанные картинами, и Тане на секунду показалось, что он догадался – откуда полотна.

- Вы богато живете! Вы – очень богаты, как я вижу!
Все зарделись. Эффект был достигнут. В грязь лицом не ударили…
- Еще одно удивило меня безмерно. Моя любимая дочь настолько богата, что не берет сдачу на рынке! – он обвел взглядом всех присутствующих так, будто сообщил что-то удивительное и невозможное. На него смотрели с непониманием. Ну, так что же? Ну шиканула. Тоже мне…

Странный техасский миллионер посерьезнел:
- Так вот, дорогие мои. Пока вы так относитесь к деньгам, не будете вы жить хорошо. Вы будете пускать пыль в глаза, будете не забирать мелочь в магазинах, будете покупать деликатесы втридорога, чтобы «быть не хуже других»… Зачем вы так поступаете? От широты души? Мне было бы достаточно обычного тихого ужина, сготовленного на этой кухне, а не в ресторане. Мне было бы вполне достаточно того, что едите вы. Мне не нужно есть обязательно с серебра и пить с золота. Я считаю деньги. Всю сумму я Танюше верну, разумеется, но от себя скажу – я бы так деньгами не сорил. За встречу!

Он выпил шампанское и опустился на стул. Прошло много лет с того дня, но никто из присутствовавших тогда на ужине не забыл речи Таниного папы. Они рассказывали об этом своим детям, а их дети рассказывают сейчас это своим детям. И я, сын одной из гостей, передаю вам дословно тот монолог, сказанный много лет назад миллионером, удивленным нашей расточительностью и желанием «шикануть». Таня уехала в Америку и уже там поняла полностью всю концепцию богатых людей, считающих каждый цент…

Мне думается, что там, где деньги не считают, их попросту нет. Форумы в Интернете пестрят заголовками с призывами помочь голодающим детям Лаоса. Кто пишет в эти форумы? Те, у кого денег совсем чуть-чуть. Те пишут, кто одет плохонько, кто обут дрянненько. Те горят помочь абстрактным детям, у кого дома свои батон с маслом деликатесом считают. Кто в метро попрошайкам подает охотнее всего? Те, у кого денег – от зарплаты до зарплаты. Кто сдачу в магазинах не забирает? Те, у кого завтра денег может и не быть вовсе. От кого мы чаще всего можем услышать фразу - «Это не деньги!»? Не от обеспеченных людей, как ни странно.

У меня есть знакомый. Человек богатый. Так вот, я был поражен как-то, увидев, как он, выходя из своей машины стоимостью в несколько десятков тысяч долларов, обронил мелочь на асфальт. Нагнулся и собрал! Не махнул рукой презрительно, а собрал. Перед этим нагнувшись. Корона не упала. И я понял тогда то, что потому-то он и богат, что к деньгам относится по-особенному. Без презрения глупого.

Я желаю вам всем стать богатыми. Начните с малого – с мелочи в магазинах. Деньги стоят того, чтобы их уважать. И когда вы начнете уважать их, они начнут уважать вас. И будут с вами дружить. Крепкой, настоящей дружбой.

Он лупил по барабанным перепонкам и сверлил мозг матерными словами, столь обыденными для нынешнего Киева, но, вкупе с криком, все-таки вызывающими некоторый интерес. Улица как-никак! Люди ходят. Может, ограбили кого-то? Может, ногу кому-то трамваем отрезало?

Нет. Когда мы увидели источник душераздирающих воплей, то настроение махнуло нам рукой, прощаясь, и улыбки исчезли с наших лиц…

Кричала не лишенная симпатичности женщина лет тридцати. Кричала на маленькую девочку лет пяти. Девочка дрожала и плакала. А мать (безусловно, это была мать) орала ей в лицо:
- Ты, тварь! Я сказала, что сама понесу! Сказала?!
Девочка еле-еле лепетала в ответ:
- Я хотела помочь…

Преступление малышки заключалось в том, что она хотела помочь маме понести сумку. И, вероятно, выронила эту сумку (судя по воплям, стоимостью в миллион долларов североамериканских штатов) из крошечных ладошек. Мать стала успокаиваться:
- Вот же дура… Идиотка…

Вероятно, истерика пошла на спад, к тому же, зрителями этой отвратительной сцены были не только мы с девушкой.
- Пошли отсюда, - спутница потянула меня за руку.

Я стоял, не в силах двинуться с места. То, что разыгралось перед нашими глазами, было настолько ошеломительным, настолько нереальным! Женщина отнюдь не выглядела бомжихой или выпивохой. Обычная женщина. Как миллионы женщин на улицах наших городов. Опрятно одетая, с претензией на модность. А девочка совсем маленькая. Как дюймовочка. Стоит, хлопает ресничками-опахалами, слезы капают…

У вас есть ответ – почему такое происходит? Кто ответит? Возможно, у женщины что-то не ладится в личной жизни. А может быть, у нее проблемы на работе. Ее могли ограбить вчера вечером, или она могла затопить соседей на днях. Но ребенок-то при чем?! Я видел в своей жизни и более мерзкие вещи, но этот момент прочно врезался мне в память, и стоит перед моими глазами девочка, посмевшая уронить сумку, и слышен мне звериный, матерный рев ее мамы…

Метро. Станция Печерская. В вагон, набитый людьми, входит женщина. По фигуре сразу видно – скоро у женщины будет ребенок. Очень скоро, судя по округлостям. Все сидят. Паренек напротив поднимает глаза, видит беременную и… глаза опускает. Некоторые делают вид, что спят.

Знаете, как это бывает в метро? Сидят мужчины, глаза закрыты, лицо расслаблено. Никогда я не видел, чтобы такие «спящие» пропускали свою станцию. Знаете – почему? Да потому что спят они так же крепко, как я сейчас, когда пишу эту статью! А глаза у них закрыты на случай того, чтобы, не дай Бог, место никому не уступить! Ведь если в вагон старушка зайдет, то можно на замечание нарваться. «Мужчины» эти (без кавычек не пишется в данном случае, новое правило правописания) не испытывают стыда от того, что перед ними старушка стоит. Они закрытыми глазами страхуются на случай того, если кто-то за плечо начнет теребить. Тебя теребят, а ты и не видел, что старушка стоит. Не видел я, спал! Так вот.

Женщина беременная одну станцию проехала. Все сидят. И вдруг поднимается старик лет под семьдесят девять. И уступает женщине место. Вагон облегченно выдыхает. Едем дальше…

Проспект Победы. Цирк. Продрогшие жители столицы ожидают троллейбуса. Возле остановки бегают перемазанные чем-то дети. У людей, стоящих на остановке, – свой цирк. Дети с черными лицами выскакивают на проезжую часть, заливаясь хохотом от звуков клаксонов едва успевающих уворачиваться автомобилей. Прыгают, смеются, толкаются, стучат в окна припаркованных такси. Детям лет по семь-восемь. Лица черны, скорее всего, в гуталине. Дети играют «в негров», по-видимому.

От группы ребятишек отделяется один из постановочных «негров» и подходит к ларьку на остановке. Протягивает женщине-продавщице смятую купюру. Женщина быстро сует что-то в грязную руку. Тюбик клея «Момент» не помещается в ладошке «негра», предательски поблескивает на зимнем солнце. Мальчишка подбегает к друзьям, вытаскивает из кармана замусоленной курточки кулек и выдавливает клей. Глаза мальчишек ничего не выражают. Прохожие смеются. Цирк продолжается…

Продуктовый рынок на Волынской. Грузный кавказец разговаривает с кем-то по телефону, стоя возле ларька с рыбой. У ларька очередь. Кавказец ругается на непонятном языке, щелкает языком характерно. К ларьку подъезжает огромная тачка с ящиками. Сперва создается впечатление, что тачка на моторчике и подъехала сама, повинуясь какому-то невидимому водителю с пультом управления. Однако через мгновение из-за ящиков показывается худое лицо ребенка лет десяти. Кажется нереальным, что этот мальчик смог притащить такой огромный груз. Но это сделал он.

Лоб мальчика в испарине, парнишка тяжело дышит всей грудью, откашливается. Кавказец смотрит на него с сочувствием. Это видно по его глазам. Он, вероятно, дал бы мальчику передохнуть, но тут вдруг очередь начинает роптать. Слышны женские голоса.
- Ну, скоро?
- Чего стоять?
- Скоро уже?

Кавказец что-то тихо говорит мальчику. Тот кивает и начинает носить ящики в ларек. Он цепляется в них тонкими пальцами, сжимает губы. Лицо его выражает сосредоточенность вперемешку с мукой. Продавщица бросает рабочее место и начинает, тихо матерясь, помогать мальчику. Кавказец смачно сплевывает, закуривает и отходит в сторону. Ящики медленно перемещаются в ларек. Очередь недовольно переговаривается…

Мы привыкли относиться к страшным вещам лояльно. Мы смотрим на ненормальность с пониманием. Мы плачем над выдуманными сериалами, но не способны выдавить из себя слезу над чьим-то горем.

Есть некая степень измерения отношения общества к самым слабым и незащищенным. По шкале этой степени измерения мы можем с минимальной погрешностью определить будущее, ожидающее нас вскоре. Я говорю «мы», не отделяя себя от сумасшедшего общества, в котором, волею родителей, произведших меня на свет, именно здесь живу. Мне кажется, про ненормальность нужно говорить. О ней необходимо писать. Ее надо выносить на свет. И дай Бог, когда-нибудь ненормальность эта растает, подобно снегу, на свету. На свету солнца обыкновенной человечности. Без которой все мы – лишь наделенные определенными навыками животные…

Ну вот, опять все с самого начала! Опять ему придется бороться с желанием разбить его вдребезги одним взмахом руки. А он продолжал свое дело, назойливо напоминая о своем существовании в соседней комнате набором тупых иголок, врезающихся в воспаленные нервные клетки. Кто же придумал эти звонки?! Кто в силах выдержать такую пытку?! Ему иногда казалось, что бесконечные телефонные трели - это щупальца гигантского спрута, тянувшегося к его голове и находящего бреши даже в капитальной стене. Легче всего было выключить звонок на телефоне, а то и вовсе выдернуть шнур из розетки, но он почему-то этого не делал. Почему? Может быть, ему нравилось это мазохистское издевательство над собственными нервами, а может, он находил прелесть в самом противостоянии, хотя оно всегда заканчивалось его поражением. Обидно, но факт.

Так было и на этот раз. Макс медленно встал с пола и побрел в большую комнату, в глубине души надеясь, что вот именно сейчас телефон поперхнется на середине своей бесконечной трели и замолчит, осуждающе затаясь на журнальном столике у старого кресла. Но нет, телефон и не думал замолкать, наоборот, только заслышав шаги хозяина будто даже и прибавил в голосе. Чуть ли не приплясывая на потрескавшейся от времени полировке стола.

- Да, - в ответ на треск телефонной линии промямлил Макс.
- Привет, это я, - послышался радостный голос. - Ты так долго не отвечал.
- А если я не отвечал - тебе не могло прийти в голову, что я просто не хочу ни с кем сейчас говорить! - раздраженно буркнул в ответ Макс.
- Но тогда зачем ты ответил? - спросили на другом конце провода.
- А нервы у меня не железные, вот почему!
- Нервы: Да, это верно. И только? Ты ведь ждал моего звонка? Да?
- Нет, не ждал:
- Ждал, ждал: Я же знаю.

Макс замолчал. Это продолжалось уже два месяца. Тех самых два месяца, когда ему все надоело и захотелось просто исчезнуть. Исчезнуть, никого не предупреждая. Закрыть квартиру, выбросить ключи в грязный мусорный бак и уйти в вечерний сумрак. Да, собственно, кого ему было предупреждать? После того разговора в кафе Макс отчетливо понял, что он один на этом уже давно не белом свете. Он один и никому до него нет дела. Именно тогда, в тот самый промозглый и противный вечер в его опустевшей квартире прозвучал первый звонок.

- Да что тебе нужно от меня? - проговорил Макс, рухнув в мягкое кресло.
- Нужно? Да, пожалуй, что и ничего. Я разве говорила, что мне что-то от тебя нужно?

Сначала Максу показалось, будто это кто-то из его сокурсниц просто прикалывается над ним. Но голос был незнакомым и явно принадлежал молодой особе не старше двадцати пяти лет. Сначала он лихорадочно пытался вспомнить где же все таки он мог слышать его. Потом пытался вычислить свою собеседницу среди малочисленных своих знакомых или подруг знакомых, пытался задавать наводящие вопросы про город, институт, работу, школу. Но ничего так и не выяснил, кроме совершенно обыкновенного имени Света и того, что ей действительно не больше двадцати пяти.

- Ты уже два месяца мне звонишь. Этому должно быть какое-то объяснение? Как ты думаешь?
- Просто я знаю, что тебе сейчас плохо.
- Мне?! Плохо?! Да, мне плохо от твоих двухмесячных приставаний и назойливости. Тебе самой не надоело? Нашла бы себе какого-нибудь лоха, которой от твоих звонков приходил бы в неописуемый восторг и отстала от меня. Так нет же, нужно обязательно почувствовать себя матерью Терезой, спасающей бедного грешника от неминуемой гибели. Как вы меня достали!
- Сердобольные и да милосердные граждане этой Вселенной, вот кто! Что вам неймется? Идите вон бабушкам-пенсионеркам помогайте, они в вас очень нуждаются!
- Но тебе ведь плохо сейчас, так?
- Да хорошо мне, хорошо! Поняла?! Я ясно объясняю или нет?! Или ты такая тупая?!

Света замолчала, и через некоторое время в трубке послышались короткие гудки. Ага, бросила трубку. Все таки довел он ее! Победил! И правильно, нечего доставать глупыми вопросами и соваться туда, куда ее никто не просил соваться. Все равно ведь завтра снова позвонит и будет заливать про вселенскую любовь к нему ничем не примечательному Максу и его бессмертной душе. Надоела!

Но на следующий день никто не позвонил. И Максу почему-то от этого не стало веселей и свободней. Не позвонила она и через неделю, хотя каждый вечер он покорно сидел у журнального столика и ждал звонка. Ждал и надеялся, что вот непременно сейчас она позвонит и поэтому нельзя никуда уйти, даже на кухню поставить чайник. А вдруг он оттуда не услышит? Что тогда? Пожалуй, именно тогда: да, тогда, это точно, он начал разговаривать с телефоном. Сначала Максу самому казалось это бредом, идиотизмом и даже психозом, но ему нужен был кто-то, сейчас он это понимал особо отчетливо, кому он может выговориться.

- Ты думаешь я сошел с ума? - спросил Макс у своего старого друга с потрескавшимся красным корпусом. - Может быть, ты прав. А может прав именно я. Да, именно я и никто другой в этом безумном мире. Может быть, как раз я и есть самый нормальный человек на всей земле?! Что, молчишь? Правильно, потому что тебе нечего сказать. Нечего и точка. Но почему, когда очень нужно, ну просто позарез нужно, ты молчишь? А? Я тебя спрашиваю!

Да, я идиот, да, грубиян! Да, я признаю, что мне нужны были эти звонки, нужен был ее голос. Ну почему именно сейчас я должен его лишаться?! А? Что? Сам виноват? Да, я виноват, да, виноват! И что дальше? Что ты можешь еще изречь мудрого, краснокожий друг мой? Мне плохо одному, понимаешь? Одному! Ты хоть знаешь, что такое одиночество? Ты знаешь, что такое быть абсолютно одному среди толпы? Это мука. Это боль. Просто потому, что невозможно ничего сделать или изменить. Все вокруг тебя начинает раздражать.

Причем раздражает именно то, чего так не хватает в этой жизни. Боже мой! Я начинаю ненавидеть то, чего в тайне своей темной души так хочу! Я хочу любви и понимания! Да, пускай это банально, но я хочу быть банальным: и счастливым. И мне так не хватает ее звонков, ее голоса. Если бы я знал, где сейчас находится она, то, не задумываясь, побежал бы к ней.

Макс мог часами говорить и изливать свою душу в пустоту вечернего сумрака. Он знал, что его никто не слышит, и от этого ночная исповедь самому себе становилась еще более отчаянной, будто Макс наконец-то отважился сказать самые главные слова тому, к кому он всю свою жизнь боялся приблизиться и лишь издалека наблюдал за ним. Быть может, так было бы с его отцом, который, как утверждала мама, погиб, когда он был еще маленький. Кто знает, быть может, именно сейчас он по-настоящему был честен с самим собой. Так продолжалось много часов подряд. Максу казалось, что в его душе не осталось ни одного уголка, в который бы он не заглянул и выволок на свет все то, что так мучило его долгие дни. И тогда пришла пустота и какая-то необыкновенная легкость, будто он нашел выход из темного бесконечного туннеля, по которому так долго шел...

Его разбудил звонок. Тот самый звонок, о котором он мечтал и которого ждал уже неделю. Телефон привычно приплясывал от нетерпения на журнальном столике. Макс дрожащими руками поднял трубку и поднес ее к уху.

- Привет, - тихо сказала она. - Ты меня звал?

Она шла по улице, медленно обходя лужи, которые изредка встречались на её бессмысленном пути... Она шла, задумчиво смотря себе под ноги, но не воспринимала того, что видела. Она шла уже не один час, но не знала, куда идёт. Она просто шла.

Он сидел в своей огромной квартире, на большом и мягком диване, закинув на него ноги. Он налил себе коньяк и сделал небольшой глоток... С наслаждением сглотнул и мысленно проследил его путь в желудок, ясно ощущая теплоту внутри своего тела.

Она дошла до центральной площади города, собирающей здесь все улицы в единое целое. Она остановилась и растерянно оглянулась. Она задумалась, куда идти дальше. Подул холодный осенний ветер. Она приподняла воротник и потуже затянула шарф. Засунула в уши наушники и включила плеер.

Он всё так же сидел на диване. Окна были закрыты жалюзи, поэтому в комнате стоял полумрак, разрушаемый лишь неярким светом от торшера, который стоял в дальнем углу комнаты. Он достал сигарету. Прикурил. Медленно затянулся, прикрыл глаза, с наслаждением медленно выдохнул и задумался.

В ушах играла её любимая музыка. Диск, который она записывала сама: лирическая музыка, не бьющая по мозгам, под которую всегда можно подумать. Это было её любимым занятием. Она снова шла. Шла прямо, смотря себе под ноги и обходя лужи. Она шла и думала.

Неделю назад они расстались. Внезапно. Никто из них не мог даже этого предположить. Их роман был в самом разгаре, когда он позвонил ей и сказал, что больше ничего не будет.

Она не сказала ему ни слова: выслушала и молча положила трубку. Она не думала, что всё так внезапно закончится, она не понимала в тот момент того, что всё, действительно, закончилось.

Он сказал ей об их разрыве и, не дождавшись от неё ни слова, повесил трубку. У него на душе осталось неприятное ощущение вины. Скорее всего потому, что он и сам толком не понимал, почему решил разорвать отношения.

Она шла и вспоминала каждый день, проведённый с ним. Она вспоминала день их первой встречи. Вспоминала, с каким увлечением он рассказывал ей о своей жизни; вспоминала себя, скромную и молчаливую, лишь улыбавшуюся его словам. Вспоминала, как она несколько дней не могла поверить в своё счастье. Вспоминала, как смотрела в его глаза и как теряла рассудок, тонув в их глубине.

Вспоминала, как решилась сказать ему "Люблю...". Она впервые в жизни сказала это слово. Оно прозвучало тихо, неуверенно, но оно было сказано искренне, от всего сердца.

Он вспоминал её глаза, её грустные красивые глаза, которые въелись ему в память с самой первой их встречи. Он вспоминал, как с каждой их последующей встречей, в этих глазах появлялась искорка - искорка счастья. Он вспоминал, как эти глаза стали улыбаться, когда её алые красивые губы нерешительно прошептали "Люблю...".

О, Боже! Сколько "люблю" слышали его уши за не такую уж и длинную жизнь! Но... Это "Люблю..." было особенным... Оно было искренним, от всего сердца. И он это знал... Потому что сам сказал "Люблю..." точно так же.

Она любила его всем сердцем. Так, как никого на свете. Но она не могла его вернуть. Нет, не потому, что она не знала, как ей это сделать... Она не хотела даже пытаться это делать. Она была уверена, что это бессмысленно, что дважды ничего не получается. Она была уверена, что он, уверенный в себе, расчетливый и умный парень, никогда не будет менять своего решения, наверняка не раз обдуманного.

Он тоже любил её всем сердцем. Он понял это уже потом, после своего последнего звонка. Он осознал это, когда было уже поздно. Осознал и понял, почему в нём появилось чувство вины. он хотел её вернуть, но не знал, как это сделать. Да, да, да! Он! Он, покоритель девичьих сердец, он не знал, как вернуть эту девушку, девушку-загадку, скромную и молчаливую девушку его мечты.

Они оба любили друг друга. Они оба хотели быть вместе. Они оба знали, что этого не будет уже никогда.

Но она, зная это, всё равно выключила музыку и достала сотовый телефон, чтобы позвонить ему и пожелать любви и счастья.

Но он, тоже зная это, затушил уже тлевшую сигарету и взял со стола мобильник, чтобы позвонить ей, извиниться и пожелать любви и счастья.

Она знала его номер наизусть и тут же набрала его... Его пальцы машинально набрали до боли знакомые цифры её номера...

Она преподнесла телефон к уху... Он сделал тоже самое..
. . . З А Н Я Т О . . .